Сергей Семенов - Тиф

– Долго, сестрица, я был без сознания?

– Четыре часа…

Наумчик вдруг увидел колечко черных волос, выбивавшееся из-под белой повязки, потом серые глаза, смотревшие ласково.

– А мой револьвер и бумажник?

– Все, все цело. Вот здесь квитанция…

– А зачем положили в отдельную палату? – улыбаясь спросил Наумчик вдруг.

– Не разговаривайте, больной. Вам нужен покой, – мягко, но с ударением в голосе произнесла сестра. – Постарайтесь уснуть. Я пришлю няню.

Сестра ушла, а Наумчик закрыл глаза и прошептал:

– Итак, тиф, тиф…

Он почувствовал необходимость определить свое личное отношение к факту опасной болезни и углубился в исследование своих переживаний.

В первый момент ему показалось, что в них самое важное, самое значительное – это возможность смерти. Но дальнейший анализ неожиданным образом подсказал ему, что этот вопрос нисколько не интересует его.

Ему вдруг стало неприятно от такого вывода. Он почувствовал, что готов рассердиться на самого себя…

…– странно? И отчего же, отчего?.. Опасно болен и безразлично, умру или нет? Да, да, безразлично это… чувствую…

Он недоверчиво насторожился, стараясь уловить сокровенное биенье своей мысли, глубочайший трепет своих ощущений. И по мере того, как все более убеждался в своем выводе, он чувствовал себя разочарованным, обманутым в ожиданиях.

– Но что же, что же может меня интересовать на пороге смерти? – задал он себе вопрос.

И опять мучительно прислушался. Через мгновенье он твердо знал, что в эту минуту его больше всего интересует механизм тех горячечных видений, которые проносятся в его мозгу.

Виденья неслись давно и переливались блещущими яркими красками. Вернее, они не проносились, а все сразу были отпечатлены в одной красочной панораме. Его внутренний взор только скользил по ней. Панорама обнимала все, что когда-либо проходило через его мысль и чувство.

Наумчик скоро заметил, что в красочные, цветные образы вплетались не только конкретные мысли, но так же, как тогда на собрании, и совершенно отвлеченные представления и даже голые формулы математики. Только все краски сделались несравненно ярче. Переливов и движения света в них – больше. Но, вместе с тем, отдельные образы были очерчены менее резко. Контуры их потеряли ту отчетливую четкость, с которой проносились в панораме на собрании.

Наумчику показалось странным, что образы, потеряв свою ограничивающую отчетливость, в то же время сохранили какую-то неуловимую законченность в значении отдельных образов. Смысл каждого образа доходил до его сознания и он вполне определенно связывал его с каким-либо фактом своей жизни. Он жадно заинтересовался:

– Что, что дает им эту законченность, когда они не имеют ни форм, ни ограничивающих контуров? Странно как!..

Потом он долго интересовался тем, каким образом его сознание сохраняет способность следить как бы со стороны за теми процессами, которые совершаются в нем же самом, наблюдать, сравнивать, анализировать? Упорно старался уловить сущность этой способности.

В эти минуты он лежал неподвижно с плотно закрытыми глазами, с разгоревшимся лицом. Бреда не было. Если иногда особенно острая мысль сбрасывала с губ стон или восклицание, он замечал это и делал усилие удержаться.

Дни и ночи шли, сливаясь друг с другом.

– Сорок и восемь десятых…

Слова глухо, извне вошли в сознание Наумчика. Он открыл глаза и скорее почувствовал, чем увидел фигуру склонившегося над ним доктора. Как-будто большой кошелек был у него в руках. Сзади тускло блеснул знакомый красный крест в воздухе.

Глаза открылись и тотчас опять закрылись. Но через мгновенье в сознанье снова туго вползли глухие слова:

– Лед на голову…

Обжигающие волны ненависти хлынули в душу и отразились в сознании сплошным сверкающим пламенем:

– Что, что они мешают мне?..

Он снова открыл глаза и хотел сказать им гневное, жестокое, хотел оттолкнуть их, но крика не вырвалось, не дрогнул ни один мускул на руке.

Но, должно быть, усилие сказать все же вызвало беззвучное движение его губ. Он услышал:

– Тише, тише, говорить хочет…

Наумчик силился шире открыть мутные глаза и бессильно шевелил губами. Мучительное напряжение изобразилось на лице. Задергалась левая бровь. А доктор наклонялся ниже и говорил:

– Что, что вы хотите сказать?

Наумчик с бессильным бешенством смотрел ему в призрачное лицо и все внутри кричало миллионом голосов: