Виктор Астафьев - Ночь темная-темная

— Хозяину этого мира, — он обвел рукой вокруг, — почет, уважение и ложка. А я, милое дитя, могу употреблять еду какую угодно, где угодно и чем угодно. Научен уважать пищу! — Он важно и смешно приподнял палец, после чего отхлебнул из черпачка пищу, пригодную для беззубых, и продолжал: — Великий Горький сказал: «Человек выше сытости!» Но годы прозябания перевернули в моих глазах многие слова, и понял я, что словами, даже великими, не пропитаешься, понял я, что без слов прожить можно, без пищи — нельзя! Годы учат мудрости!..

Он и еще много говорил мне непонятных слов, доверительно, просто, и понял я лишь одно — что дяденьке этому долго пришлось молчать.

Мы дохлебали кулеш. Незнакомец вымыл котелок, ложку и убрал их в мешок, а потом свернул цигарку из казенной махорки и блаженно вытянулся на камнях.

В это время незаметно, как тень, возник у костра Митроха. Молча, сурово оглядел он дяденьку, меня, салик и потребовал документы. Незнакомец ответил: «Охотно», засуетился, складничком подпорол подкладку шляпы и достал оттуда бумажку.

Митроха нагнулся к огню и стал шевелить губами. Читал он долго, а потом выпрямился и жестко отрубил:

— Так я и знал!

— Что вы знали, молодой человек? — незнакомец уже оправился, не суетился больше, но и не улыбался. Лицо его сразу сделалось мятым и усталым.

— Что ты за птица!

— Справка по всей форме. Я освобожден досрочно и, значит, заслужил право, чтобы ко мне обращались на «вы», так же, как я обращаюсь к вам.

Митроха смешался, переступил со здоровой ноги на хромую.

— Кем был до изолирования?

— Капельмейстером.

— А-а, оно и видно. У нас в партизанском отряде каптенармус из беляков был, тоже придурок и говорун.

— Простите! Капельмейстер и каптенармус — это, смею вам заметить, слова несколько не идентичные.

— Чево-о-о?

— Не идентичные слова, говорю.

— Я б тебя раньше за такие слова!..

— О-о, в этом я не сомневаюсь. Верните мне справку. Она, как вы убедились, не поддельная.

— Куда путь держишь, говорун? — все еще грозно спросил Митроха и отдал старику бумажку.

— Видите ли, молодой человек, — все так же мягко, но уже с презрением в голосе заметил старик, убирая справку в шляпу, — я очень хорошо изучил вопросы, на которые обязан отвечать и на которые не обязан. Ваш последний вопрос я отношу к числу необязательных. — Старик нахлобучил шляпу и глянул прямо на Митроху: —В ответ на все ваши вопросы я позволю себе задать один-единственный: скажите, кто вас научил подозревать людей и допрашивать их?

— Никто. Я сам.

— Благодарю за откровенность. А сейчас, может быть, вы будете так любезны, что оставите нас. Вдвоем с мальчиком куда приятней.

— Этот мальчик! Этот мальчик дошляется. Я его спроважу в детдом!

Старик вдруг вскочил, сжал кулачишки и, вплотную придвинувшись к Митрохе, сразу осевшим голосом прокричал:

— Уйдите! Умоляю вас!..

Митроха пошел, загребая хромой ногою, и уже с яра крикнул:

— Чтоб к утру духу не было!.. А ты чтоб сейчас же домой!..

Я сидел у костра раздавленный, убитый. Мне еще никогда не было так стыдно и больно за себя, за деревню родную, за эту реку и землю, суровую, но приветную землю. Я не мог поднять глаза на старенького дяденьку, который уже не разговаривал больше, а согбенный сидел и глядел в живой огонек. Потом он перенес головешки на салик, мешок перенес, отвязал веревку и уплыл в темноту.

Долго еще колебался на реке светлый язычок огня. Мне хотелось побежать по берегу, догнать салик, сказать что-то незнакомому человеку, попросить у него прощения. Но огонек отдалялся, становился все меньше, меньше и затонул в темной, безвестной дали.

Я не могу забыть ту ночь и незнакомца в шляпе по сей день, помню и огонек, приплывший ко мне из темноты. Теплом и болью отражается его свет в моей душе. Что-то радостное и тревожное пришло в мою жизнь тогда, и сам огонь с тех пор обрел в моем понятии какой-то особый смысл. Он уже не был просто пламенем из дров, а сделался живою человеческой душою, трепещущей на мирском ветру.

Я совсем продрог, встряхнулся и услышал голоса:

— Я-а-а-а! Я-а-а-а!.. — Дрожал на другом берегу костер, и вроде бы на самом деле кто-то кричал. Вот от огня большого отделился огонек поменьше и начал мотаться из стороны в сторону. Это махали нам, — догадался я и заорал:

— Санька! Алешка! Скоро приплывут! Наш костер увидели!.. О-эй! — Я замахал руками, как будто мог кто-то меня увидеть.