Евгений Дубровин - В ожидании козы

– Еду, – буркнул дядя.

– А как же хромой друг?

Но дядя молча проглотил ехидство.

У нас с Вадом чемодан был уже уложен, и мы побежали прощаться с Нижнеозерском. В первую очередь, конечно, мы отправились на минное поле. Там мы не были целую вечность.

Еще издали запахло дымком: значит, пацаны там. Однако у костра сидел лишь один Дылда. Новость, что мы уезжаем, Дылда выслушал довольно равнодушно.

– Я тоже скоро отчаливаю, – сказал он. – Уже завербовался. Завод строить буду. Задаток получил. Хотите выпить?

Дылда сходил в блиндаж и принес бутылку мутной жидкости. Мы отказались. Дылда сделал глоток прямо из горлышка.

– А где пацаны?

– Они больше сюда не ходят. У Малыша мать замуж вышла, теперь его не пускают, а Рыжий… – Дылда глотнул еще раз. – Рыжий с дядей Костей живет.

Рыжий живет у дяди Кости. Вот это новость!

Мы попрощались с Дылдой. Он протянул нам несколько печеных картофелин.

– Возьмите на дорогу…

На краю поляны мы оглянулись. Дылда смотрел нам вслед, опустив руки, в рваной фуфайке, какой-то слишком взрослый.

На стук вышел дядя Костя. Он обрадовался нам, засуетился.

– Заходите, хлопцы, заходите.

Дядя Костя был сильно навеселе.

– Рыжий дома?

– Обед готовит. Такой работящий хлопец попался…. Все вертится, вертится. Вот только выпить не дает. – Дядя Костя понизил голос. – И дерется кое-когда. Я слабый уже, а у него кулаки… Как даст… Малыш бы никогда…

Мы прошли в комнату. В кухне было полно чаду, на плите что-то шипело, стреляло, бурлило.

Возле плиты, с ложкой в руках, подпоясанный белым фартуком, возился Рыжий, В первую минуту я даже не узнал его: такой он стал толстый и краснорожий.

– А, Нероны… Здорово, здорово… Вад, подай соль, в столе, да быстрей, а то крышка горячая.

– За встречу бы надо, – намекнул дядя Костя.

– Я вот тебе дам за встречу… Иди воды принеси.

Дядя Костя торопливо взял ведро и вышел.

– Видали? – подмигнул Рыжий. – Он у меня как шелковый… Я тут всем заворачиваю. Куда же вы? Сейчас суп будет готов. Сила, а не суп. А пока вы бы дров покололи.

Оставалось еще два часа. Прощаться больше было не с кем. И я вдруг почему-то вспомнил про Марию Стюарт. Мне захотелось сказать ей о нашем переезде, обрадовать, что у нее больше не будет неприятностей.

Марии Степановны дома не оказалось. На лавочке сидела древняя-предревняя старушка, очевидно, ее мать.

– Что сказать-то?

– Скажите, бабушка, что приходил Веспасиан.

– Ась?

– Император Веспасиан.

– Ишь ты. Запиши на бумажке, а то все равно позабуду.

Бумажки у меня не было, и я написал сучком на дорожке:

Уходя, я оглянулся. Старушка рвала лопухи и бережно укрывала ими надпись.

Подали поезд, началась суматоха.

– Пора, – дал я знак Ваду.

На другом пути пыхтел товарняк, направлявшийся на юг. Мы решили вскочить на него.

– Чего стоите? – налетел отец. – Поезд отходит!

– Сейчас…

– А где ваш чемодан?

Я глянул вниз. Чемодана не было.

– Его отнес в вагон Сева, – сказала мать.

Я похолодел. Бежать без чемодана? Деньги, вещи, все там… Или еще можно успеть? Я рванулся к вагону. Но в вагоне не было не только чемодана, но и дяди. Теперь забеспокоилась мать. Она стала метаться по перрону, расспрашивая проводников, пассажиров, не видел ли кто худощавого мужчину с лицом в ожогах, и с большим фанерным чемоданом. Никто такого мужчины не видел. Но когда наш поезд почта тронулся, нашелся человек, который видел худощавого мужчину с лицом в ожогах и с большим фанерным чемоданом. Этот мужчина, – сказал он, – сел в поезд «Москва – Новороссийск», который ушел уже пятнадцать минут назад.

– У него была на голове помятая соломенная шляпа?

Да, у него была на голове помятая соломенная шляпа.

– И он хромал на левую ногу?

Да, он хромал на левую ногу.

Сомнений больше не было. Дядя Авес сел в поезд «Москва – Новороссийск» с нашим чемоданом.

Всю дорогу у нас только и было разговоров, что о дяде Авесе. Отец высказал предположение, что это был вовсе не дядя Авес, а какой-то проходимец, который выдавал себя за него, а настоящий дядя Авес сгорел в самолете. Услышав такое, мать устроила страшную сцену. Подождав, пока она кончится, отец стал развивать свою теорию дальше. Возможно, проходимец Авес тоже горел где-нибудь и ему сделали пластическую операцию. Став полностью неузнаваемым, Авес приезжает в какой-нибудь город, расспрашивает у соседей погибшего летчика о подробностях его детства и затем является в эту семью под видом самого летчика. Прием довольно избитый, но выгодный. Можно жить сколько угодно на дармовщину и в то же время заниматься каким-нибудь отхожим промыслом; например, грабить магазины. Кстати, накануне нашего отъезда ограблено подряд два магазина. Мать, как услышала про магазины, так чуть в обморок не повалилась.