Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Папа привезет вам удочки. Я его знаю… Он за удочками поехал, а про зубы — выдумал, чтобы его не задержали… Но вы маме его не выдавайте, чтобы не сердилась…

Потом ели на пне, большом, с тележное колесо, застелив его полотенцем и бумажными салфетками и раскупорив все запасы — из сумки Веры и целлофанового пакета Аркадия Павловича.

Неподалеку, на траве с белыми ромашками, разлеглась молодежь. Юноши и девушки пришли сюда пешком от железнодорожной станции и отдыхали: одни просто вытянув ноги, другие положив их на рюкзаки, как на подушки, третьи, приподняв, упирались ими в стволы берез. Две девушки спали, приткнув головы на плечи одна другой. Сидел только юноша с гитарой и тихонько перебирал струны, кое-кто вокруг подпевал так же тихо, а Волга, едва родившись, уже текла мимо…

— Ну, как же мы теперь? — спросила Вера, собирая в сумку остатки еды и посуду, чтобы вымыть где-то там, а здесь, эту Волгу, она пачкать не хотела.

— Очень просто! — ответил Аркадий Павлович. — До Верхнего Волгина — пешком, через пшеничные поля, а оттуда в три часа каждый день отправляется бензовоз до Свапуща. Я узнал у нашего шофера, с автобуса… Свапущ — на берегу озера, мы — на катер и к вечеру — дома. Еще до захода солнца.

— Какая прелесть! — воскликнула Вера, доказывая истину, что она, как женщина, определенных вещей не схватывает, а Женька с мужской сообразительностью спросил:

— Но ведь все трое в кабину бензовоза мы не сядем.

— Ах, да! — потускнела Вера.

— А я сверху, — ответил Аркадий Павлович.

— На бензовозе? — спросили Вера и Женька хором.

— Да! — засмеялся Аркадий Павлович. — Почти верхом!

— Что вы! Измажетесь. Упадете.

— Чепуха! — галантно возразил Аркадий Павлович. — Я пробовал! Сидишь — ногами в поручни — и держишь…

Он показал руками — так, как будто сжимал перед грудью винтовку или автомат.

— Где? — заторопился Женька. — Где пробовали?

— Там…

— На войне? — спросил Женька, предвкушая самый интересный рассказ, но Аркадий Павлович ограничился одним словом, командуя себе и всем:

— Вперед!

Пшеница за рощей лежала до горизонта, перекатываясь со склона на склон, слабо золотясь под солнечным небом, а в самой ее, как издали казалось, гуще темнели черные, прокопченные временем избы Верхнего Волгина.

А Нефедов начал день с того, что слушал, как поет Муслим Магомаев. На полках радиоотдела в районном универмаге блестели телевизоры всех систем, отполированные донельзя, теснились разные приемники и магнитофоны, и трудно было найти и выделить поющий, но Магомаев заливался вовсю, то трагически, то томительно-сладко.

Нефедов стоял рядом, у прилавка со спорттоварами, который углом примыкал к радиоотделу, и на обе секции была одна продавщица, крупная красавица с белой копной волос, в гладкой юбке, обливающей ее выпуклые богатства, и вязаной безрукавке. Сложив руки на груди, она пересмеивалась с молодым человеком, вертевшим в пальцах крохотную радиолампочку, и на спорттовары пока не обращала внимания.

Во всю стену за прилавком тянулись полки со спортивной одеждой, тапочками, тяжелыми мячами-медболами, как было начертано на картонке, прикнопленной над ними, боксерскими перчатками и кубками всех размеров и видов, как будто райцентр задумал во что бы то ни стало завоевать себе все рекорды на свете и кубки уже завез. А удочек не было…

Наклонившись, Нефедов еще раз обежал глазами весь прилавок. Под стеклом виднелись гантели, эспандеры, роликовые коньки, намордники и поводки для собак, а также перочинные ножи со штопорами, уже открытыми для привлечения покупателей.

— Гражданин! Вы будете что-нибудь брать?

Красавица, оказывается, перешла сюда, пока он смотрел, нагнувшись.

— А удочки у вас есть?

— Не видите, что ли?

— Не вижу.

— Значит, нету. Года еще не прошло, как запрет сняли!

— Когда же они будут?

— Я удочек не делаю.

— Как же быть? — машинально спросил ее Нефедов, и она ответила, демонстрируя торговый талант:

— Купите домино! Чем червей копать, сможете культурно проводить свободное время. Или нож со штопором. Солидный выбор.

— А зачем?

— Как хотите, — и величавая красавица вернулась к молодому человеку, который продолжал вертеть радиолампочку, а Магомаев все пел, и Нефедов услышал чье-то несдержанное восхищение:

— Ать, едри твою! Голосина!

Низенький старикашка в модной рубахе с «огурцами», появившийся у прилавка радиоотдела, поражался Магомаеву и, странно, подманивал Нефедова пальцами опущенной руки.