Юрий Пронякин - Ставка на совесть

— Слушаюсь, — бодро отчеканил Перначев, нисколько не смутясь.

Хабарову это не понравилось. Покосившись на отошедшего лейтенанта, он спросил:

— Кто это?

Прыщик нехотя ответил:

— Ни рыба ни мясо. Взводом командует в роте капитана Кавацука. Берут же этаких в армию…

Внешняя опрятность лейтенанта (все на месте, чему положено блестеть — блестит) не вязалась с такой характеристикой, но Хабаров, привыкший не судить о людях по первому впечатлению и по отзывам других, выспрашивать не стал.

Прыщик привел его к длинному двухэтажному зданию, вошел в первый подъезд, поднялся по ступеням и открыл широкую, наполовину застекленную дверь. На Хабарова пахнуло тем особым, исходящим от множества людей, одежды, наваксенных сапог, начищенного оружия и влажных подметенных полов запахом, который бывает только в казармах. Завидев комбата, а с ним незнакомого офицера, дневальный, молоденький розовощекий солдат в необтертой новой гимнастерке, покраснел и испуганным фальцетом крикнул прямо в лицо прибывшим:

— Смирно!

— Фу ты, — вздрогнул Прыщик. Дневальный стушевался и замолчал, не зная, что делать дальше. Хабаров понимал состояние молодого солдата: видимо, впервые заступив в наряд, он с таким напряжением готовился к встрече начальников, что все позабыл, едва увидев их. Прыщик грозно спросил:

— Где дежурный? Как фамилия?

— Не знаю, — пролепетал дневальный.

— Посадил бы вместе с противогазом… — проворчал Прыщик и быстрыми, нервными шагами направился в штаб. Хабаров ободряюще улыбнулся дневальному:

— Подайте команду «Вольно».

В комнате, где размещался штаб первого батальона, обстановка напоминала походную: несколько простых, незастланных столов, шкаф, стулья. Стены были голы, лишь на одной из них, над столом командира, висел большой, в красках, портрет министра обороны. Прыщик бросил на стол ушанку и проговорил:

— Тут твой кабинет. Занимай, располагайся.

— Успею, — сдержанно ответил Хабаров. Ему хотелось поговорить с Прыщиком о положении дел в батальоне, тем более что полковник Шляхтин охарактеризовал их весьма своеобразно: «Командир там — вчерашний день армии. Отсюда следует… В общем, сам разберешься: для чего академию кончил?»

Вот почему мнение о батальоне Хабарову хотелось услышать из уст самого Прыщика. Пока новый комбат прохаживался по комнате, словно присматриваясь к ней, а на самом деле обдумывая, как, чтобы не обидеть человека, начать деловой разговор, в дверь робко постучали.

— Да! — резко ответил Прыщик. — Кого там еще несет?

Вошел плечистый широколицый солдат с черными короткими волосами. На его груди эмалью поблескивал знак отличника, от лоснящихся сапог густо пахло гуталином. В левой руке он держал исписанный лист бумаги и распечатанное письмо. Сделав два шага, громко назвал себя:

— Рядовой первого взвода первой роты Кадралиев. Разрешите обратиться?

— В чем дело? — недовольно бросил Прыщик, опершись обеими руками о край стола и хмуря нависшие над колючими глазками брови.

— Товарищ подполковник, письмо… Мать пишет… — несколько смутившись, начал солдат.

— Ну и что? Всем матери пишут, у кого они есть, — осадил Прыщик.

Уравновешенность, с какою Кадралиев вошел в штабную комнату, изменила ему. Он заговорил скороговоркой, сбивчиво:

— Дома плохо, крыша течет, дров нет. Мать старая, больная, а директор новый. Говорит: «Ничего не знаю». А я там работал…

— Ну и что я должен делать? Крышу чинить? — начал раздражаться Прыщик.

— Зачем вы? Сам сделаю. Разрешите домой съездить, товарищ подполковник.

Кадралиев протянул комбату рапорт.

— Чего захотел! Ну и люди! Так и норовят в отпуск. А про то, кто за них службу нести будет, не думают. — Прыщик вдруг хлопнул ладонью по столу: — Кто вам разрешил обращаться непосредственно к комбату?

— Командир роты не пускает, — глухо ответил солдат.

— Правильно делает! Ишь какую моду взяли: сегодня жалуются на командира, завтра будут критиковать…

Солдат сжал зубы так, что на скулах взбугрились желваки, и с достоинством, за которым уже угадывалось отчаяние, произнес:

— Разрешите идти?

Прыщик вдруг обмяк и скорбно сказал:

— Обращайтесь к новому командиру батальона. Как он посмотрит…

Хабаров не стал дожидаться обращения, спросил:

— Что, больше некому помочь матери?

— Некому. Отец погиб, когда Киев освобождали. Сестра есть, — он показал рукой, какая у него сестра: едва доросла до его плеча. — Что сестра? Ремонт надо, дрова надо… Работать много надо. Что сестра?..