Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

— Китайцы, как видите, едят преимущественно растительную пищу, жиров и мяса потребляют мало.

— А лягушек? — прогудел Латов, растворив колени.

— О! Это особый вопрос! В этом вопросе китайцы — глубочайшие материалисты в понимании развития природы. Они — не европейцы, для них все, что двигается, съедобно. Они нам с вами могут доказать, что в мясе лягушки или змеи, которых они едят с особым удовольствием, а из их кожи делают галстуки, — ничуть не меньше питательных калорий, чем в куре, а состав белка — один и тот же.

— Это не от хорошей жизни, — возразил Латов и сомкнул колени.

— Да, несомненно! — согласился Крапов. — Тут сказывается этническое давление: столько народу!.. Поэтому растительная пища для них — не лакомство и не забава, а необходимость, давно ставшая их национальной чертой. А как они готовят все эти травки! Помнится, однажды в Ланьчжоу, довольно крупном центре одноименной провинции… Верочка, вы за градусниками?

— Да, — мягко ответила она. — А вообще-то пора уже спать.

— Верачака, уколичик… — застонал Астаханов с табуретки, все так же не двигаясь, лишь вращая глазами.

— А ты, Астаханов, опять свое.

— Пожалэйть, Верачака…

— Да поймите же — нельзя. Нельзя. Вы и так уже стали после всех этих операций наркоманом, а это может плохо кончиться.

— Болина, пожалэйть…

— Верю, что больно, но что же делать? Врачи вас пожалели — отрезали кисть, а надо было чуть повыше. Теперь руки нет по плечо, а… Не упадите, Астаханов, и ложитесь, пожалуйста, спать.

Она собрала градусники, записала температуру. Подойдя к Крапову, она не сказала, как всем: ваш, пожалуйста, — а просто протянула руку с еле заметной улыбкой. Он придержал ее ладонь в своей и лишь потом отдал градусник. Она взглянула на шкалу и ободряюще улыбнулась: все хорошо. Потом пожелала всем спокойной ночи, а в дверях оглянулась и увидела его лицо, крупные живые глаза и темные брови.

Обойдя все палаты, Вера вернулась к себе за столик — на пост, и почему-то почувствовала себя одинокой в затихающем корпусе.

Все ей здесь знакомо. За двенадцать лет столько прошло больных! А сколько было сказано ей хороших слов, сколько дано обещаний и оставлено надежд. Где они? А она все одна. Все сидит на посту, ходит по палатам, встречает новых людей, в чем-то очень похожих один на другого, словно возвращаются опять ушедшие некогда. Порой ей кажется, что жизнь и смерть, встретившись в этом здании, остановили друг друга и никуда не двигаются. Лишь раза четыре в году: под праздники, когда в общую монотонность входит нечто иное, вроде благодарности профессора, грамоты, и весной, когда она шьет себе что-нибудь новое, дешевое, но модное — это напоминает о течении времени. А порой, вот так же, как сейчас, в ночную смену, ей вдруг становится жаль, что она не уехала несколько лет назад на север с тем веселым белокурым парнем. И зачем пожалела город? Конечно, он — свой, родной весь… Но что в нем родного для нее? Близких у нее нет. Даже где похоронена мать, она не знала. И хотя в блокаду Вере было уже десять лет, она помнила лишь ворота кладбища, где осталась ее мать на листе фанеры…

«Ой, глупая! Какая же я глупая! — часто думала она. — Жила бы сейчас с мужем. А тут и ребенка не заведешь: общежитие… А парень-то был какой! Помор. Весельчак, и по всему было видно, что не избалован, как здесь. А эти курсанты, что опять были вчера, даже этот, рыжеватый, с холодными коленками, — мерзавцы. Уходя среди ночи, горланили в коридоре и подло посмеивались в кулаки. Ну, если еще придут…»

— Верачака, уколичик… — простонал в двери Астаханов.

Коленом он придерживал дверь, здоровой рукой гладил больное плечо, и слезы блестели в его темных глазах.

А из палаты по-прежнему доносился ровным голос Крапова.

Вера встала.

— Иди ложись, сейчас сделаю, — сказала она заговорщицки тихо и огляделась — нет ли дежурного врача.

Астаханов вмиг убрался за дверь, и когда Вера вошла в палату со шприцем, он уже лежал на кровати и зубами засучивал рукав на здоровой руке.

— …и необозримость земных просторов. Да, друзья, кто не был в Австралии, — негромко говорил Крапов, — тот не может в полной мере представить, насколько велика и бесконечно обетованна наша планета. А Мельбурн… Верочка, вы ему морфий?

— Нет, немного понтапону. А вы все не спите? Разве можно? Ведь у вас завтра ответственный день.

— Зна-ю, зна-ю, зна-ю, — задумчиво, с расстановкой произнес Крапов и замолчал, тяжело вздохнув.

— А вы не были в Афинах? — спросил сухопарый Латов.