Иван Виноградов - Плотина

Вот как бывает.

Тут Наде тоже захотелось вклиниться в разговор и рассказать что-нибудь свое, еще более интересное, потрясающее, но как на грех не могла вспомнить ничего подходящего. Что ни промелькнет в голове, все не то, все не достойно внимания таких слушателей. И в конце концов она перестала напрягать память, смирилась. Ей, в общем-то, и так было неплохо сейчас. Ведь как бы ни менялись ее настроения и желания, все же не кончалось, не проходило то главное, возвышенно-приподнятое, явно; не будничное ее состояние, какого она, пожалуй, еще не знавала. Она и сама становилась несколько новой, не всегдашней, может быть, даже не совсем здешней. Чуть воздушная, чуть взвинченная, непостоянная. То она чувствовала себя способной на великий поступок, на взлет, то вдруг превращалась в серенькую провинциальную простушку, этакого воробья в праздничном лесу. Но и то: как только воробей взлетал на высокую ветку, он становился вровень с серьезной птицей.

Когда-то прежде, в голубом девичестве, она назвала бы нынешнее свое состояние хорошо известным, волнующим девушек словом, но теперь ее доверие к этому святому когда-то слову было основательно подорвано, и ей не хотелось ни произносить, ни слышать его — даже в глубине души. Беда была в том, что с некоторых пор Надя стала сомневаться в реальности самого этого чувства, которое тем словом обозначается. То есть у кого-то для кого-то оно, возможно, и существует вполне реально, и пусть люди верят всему, что помогает им жить и радоваться, но Надю теперь не проведешь. Она уже ученая. Зачем же ей обманываться еще раз, зачем лопушить свои воробьиные перышки, если завтра все равно опять оставаться одной, в своем почти вдовьем одиночестве?

Впрочем, все эти «мудрые» мысли пришли к ней, пожалуй, потом, не здесь. Да-да, все, что связано с раздумьями, было позже, когда она как раз и осталась в одиночестве, сама с собой. А сейчас, в тайге, все ее мысли простирались не дальше очередного шага. Она пока что не задумывалась, что там будет дальше и чем все закончится. У нее ведь ничего определенного и не начиналось. Она просто чуть-чуть вырвалась из своей повседневности, чуть-чуть вознеслась повыше.

Когда вернулись в поселок и подошли к небольшой, всего в одну секцию обыкновенного жилого дома, гостинице, Иван сказал:

— Ну, друзья, большое вам спасибо за такую прогулку. Я побывал на хорошей природе и решил остаться у вас еще на недельку.

«Ага! Ага!» — возликовала неизвестно отчего Надя.

— Надо познакомиться со всем этим получше, — продолжал Иван. — Что вы могли бы предложить мне на завтра?

— Завтра — понедельник, тяжелый день, — развел руками реалист Юра. — Я могу только после работы.

— А я могу запросто взять отгул! — выскочила тут Надя, хотя никто ее не просил, никто с нею не советовался. Выскочила — и сама испугалась своей смелости, стушевалась. Закончила уже без всякого воодушевления: — Только я не знаю, какая от меня может быть польза. Тайгу я плохо знаю.

— Вы можете, например, прокатиться по Реке на «Ракете», — подсказал умный все-таки Юра.

— Так я с удовольствием!

Иван протянул ей руку.

— До завтра!

— Но надо же о времени договориться, — заторопилась Надя, уже испытывая прилив деловитости. — Рейсы у нас такие: в одиннадцать, в час..

— В одиннадцать.

Уходя в глубину своего березового проулочка по плиточной, высветленной в сумерках дорожке, Надя думала уже на полсуток вперед. О том, как встанет завтра утром пораньше, как побежит в девять к начальнику отдела за своим отгулом, обещанным когда-то «на любой день», как вернется потом домой и наготовит бутербродов, наполнит термос крепким чаем, забежит к матери и попросит парочку свежепросольных хариусов в дорогу… Ну а потом — будь что будет!

Заснула она легко и быстро, и ничего ей, кажется, не снилось, потому что утром ничего такого не вспомнилось. Будильник вызвал и вырвал ее из полного и глубокого небытия, где и в самом деле ничего не было. Проснувшись, она вспомнила, какой необычный день предстоит ей сегодня, вспомнила заодно и вчерашний и первым делом призвала себя к спокойствию и благоразумию: «Только не забываться, только не трепыхаться, заинька!» Несколько дольше, чем всегда, постояла под душем, полюбовалась собой («Ну ведь совершенно же нормальная баба! Даже хорошая, кто понимает. Даже немного этакая… соблазнительная»). Затем высунулась в халатике на балкон, чтобы посмотреть погоду и решить, как одеться в дорогу. Перед самым окном стояла у нее красивая береза, сильно позолоченная осенним золотом, будто освещенная солнцем, отчего и нельзя было из комнаты понять, ясно сегодня или пасмурно. А еще в солнечной листве этой березы вдруг прошелестело что-то вчерашнее, таежное, неспокойное, и опять надо было воззвать к себе: «Только без вчерашних всплесков! Сегодня мы будем с ним одни, и все будет заметно… Будь умницей, заинька!»