Иван Виноградов - Плотина

После смены Юра пришел в правобережную столовую «Под скалой», где провожали на пенсию единственного ветерана третьей бригады Степана Митрофановича Крутикова. Парни успели переодеться и почиститься, попричесали свои длинные космы, и, когда уселись за сдвинутыми столиками, их было просто не узнать. Сидели чинненько, переговаривались вполголоса и с полнейшим равнодушием, не то показным, не то искренним, взирали на бутылки сухого вина, расставленные по всей длине общего стола. Они, конечно, хотели бы чего-нибудь покрепче, но понимали: сухой закон — сухое вино. А может, и запаслись другим каким напитком и потому без интереса взирали на бутылки официального «сухаря».

Митрофаныч и бригадир уселись во главе стола. Оба были среднего роста, оба худощавые и жилистые, но и очень разные. Шишко светлоглазый и светловолосый с несколько удлиненным приятным лицом, а Крутиков — с черными, без седины, волосами, с круглым и темным, словно бы прокопченным, лицом, с узкими глазами неопределенного цвета. «У нас на Алтае говорят: глаз нет, нос нет, вся — лицо», — любил он веселить ребят такой прибауткой. Скажет — и радуется, сияет своими действительно узенькими, будто съежившимися, будто спрятанными от ветров и солнца глазами.

Сегодня он сидел серьезный, отрешенный, чуть окаменевший — как Будда. А бригадир волновался, снова и снова оглядывая стол и вопросительно посматривая то на завстоловой, то на Юру.

В комсомольско-молодежной бригаде, сколько она существует, никого еще не провожали на пенсию, и Славе Шишко хотелось, чтобы сегодня и старик Митрофаныч был доволен, и ребятам все это надолго и хорошо запомнилось. Он собрал на подарок ветерану триста рублей и долго советовался со всеми, что же купить на них, пока не догадался через кого-то третьего разведать у самого ветерана, что ему больше всего хотелось бы. Ветеран не раздумывал ни минуты. «Шифоньерку хочу», — сказал он. И пожаловался: «Жена ушел, шифоньерку увез — нет больше шифоньерки дома». Так выяснилось, что перед уходом на пенсию он еще и одиноким остался, и тут уж ребята на все были готовы, лишь бы поддержать человека. А жена ушла к другому. В пятьдесят-то с лишним годков…

Но вот бригадир поднялся, чтобы сказать речь. Юра стал слушать — и не мог не подивиться. Выбрал Слава очень верный тон — и задал его остальным. Все говорили и толково, и не длинно. Митрофаныч только и знал, что обходил всех по-за спинками стульев и повторял:

— Спасибо, ребята, спасибо!

А когда Женя Лукова, единственная в этом собрании женщина, подошла к нему и поцеловала, он прослезился и смущенно проговорил:

— Ну это ты, девка, поди-ка, кого же…

И снова повторил свое:

— Спасибо, ребята, спасибо!

Кто-то шепотом помянул его старуху-эмансипатку, а другой тут же предложил тост за верную мужскую дружбу. Тост подхватил Слава Шишко и сказал ветерану слова, которых он, может быть, особенно ждал в этот день:

— Ты, Митрофаныч, знай и помни: работа в бригаде по твоим силам и по твоим рукам всегда найдется. Отдохни пока, сколько тебе захочется, но если заскучаешь — иди к нам.

И снова повторил старик свое благодарственное заклинание:

— Спасибо, ребята, спасибо!

На стол было выставлено только сухое, но что за пир для бетонщика без водки? И вот уже начали склоняться волосатые головы к подстольным запасам, зазвенело горлышко посуды о стаканы, и кто-то затянул, для прикрытия звуков, «Ермака». Нашлись в бригаде запевалы, басы, баритоны — просто диво! Столько лет с ребятами видишься, ругаешься, шутишь — и не знаешь, как они поют! А бригадир еще раз удивил Юру: спел без аккомпанемента сложную длинную песню «Мадагаскар», а затем пел романсы. У него оказались сильный чистый голос и отличный слух.

К Юре подсела Женя Лукова и спросила о здоровье Николая Васильевича. Юра сказал, что шеф поправляется.

— Он ведь такой крепкий еще, — проговорила Женя, глядя на Юру не то с вопросом, не то с ожиданием.

— Он и не считает это болезнью. Тихая симуляция, говорит. — Юра неосознанно, из какой-то мужской солидарности, поддержал авторитет «шефа» в глазах молодой женщины.

— Передай ему привет.

— Спасибо.

— Ну вот…

Она начала как-то замедленно улыбаться, приоткрывая чудесный ряд своих ровных и плотных, один к одному, зубов. А в глазах ее разрасталось почти озорное нетерпение. Ей так хотелось что-то сказать, выплеснуть, что она еле сдерживалась. И было в этих глазах уже знакомое Юре чарующее бабье колдовство. Он даже съежился внутренне под этим ее взглядом, под этой улыбкой тайного вызова, ему даже подумалось, что Женя возьмет да и предложит сейчас пойти с нею — и что тогда делать? Что придумать?