Александр Аборский: Год веселых речек

Спустя полчаса водхозовцы мчались мимо белых домиков и пыльных деревьев, отбрасывавших негустые тени. Миновав мазанки с плоскими крышами и ровные коробки трехэтажного микрорайона, выехали на простор.

— Ишь как встрепенулся молодчик, едва услышал про Лугину! — Каратаев хлопнул заместителя по колену и прищелкнул языком. — Не романчик ли там, а?

— Кто знает, — угрюмо буркнул Иванюта, размышлявший о том, как бы им с начальником не поплатиться за неурядицы с поливами. Ничего еще не известно, только предчувствие неприятное, а он человек немолодой, семейный…

— Я хотел позвать гостя на Уч-Тараз, к Сары-ага, на уху с диким луком, — прервал его мысли Каратаев. — Воображаю, как бы раскипятился. Он терпеть не может старика Сары: тот, видишь ли, был когда-то муллой. Ну был. Ископаемое, конечно, однако… прелюбопытное ископаемое. Сколько от него услышишь! Вот, кстати, известно ли тебе, как строилась верхняя плотина?

— Ей, старушке, около семисот лет, — скучным голосом сказал Иванюта, глядя на поле, окаймленное арыками.

— Я читал в одном журнале…

— А ты не читал вчера в газете, как разделали бухарцев? И, честное слово, за то же самое, за что и нас не хвалят. Расписали как по нотам. — Болтовня начальника раздражала Иванюту, и он пытался отвлечь Каратаева от исторических тем.

— Ну, ну! — благодушествовал тот. — Только без покаянных молитв. У нас пока не хуже, чем у других, клянусь. Вот так, заместитель, жалкий пессимист! Послушай-ка о плотине…

Речь шла о временах, когда правил некий султан, и он велел ставить плотину. Его прислужники сгоняли на стройку народ, надсмотрщики орудовали плетьми. А тут парень, землекоп, влюбился в дочь главного надсмотрщика, и она в парня, конечно. Ночью привела его к себе в дом. Стало светать, надо уходить парню — не пускает. Он боится наказания, а она свое: «Султану нужна плотина, мне — твоя любовь. Побудь еще денечек, потом мы найдем выход». И так вот прожил парень у нее три дня, а на четвертый она говорит: «Теперь надень халат и папаху моего отца, вымажь белому коню бок черной краской, садись верхом и — прямо на стройку, кричи: „Повеление султана! Бросайте работу, расходитесь по домам!“»

Сказка показалась знакомой. Ну, естественно, неразбериха: на белом или на черном коне проскакал всадник? Все же Иванюта слушал до конца. Парень взбулгачил всех на берегу, работу бросили, а река закипела паводком. Вода обрушилась на недостроенную плотину и чуть не смыла самого султана и надсмотрщика, подоспевших к месту бедствия. Султан усмотрел тут волю неба: стало быть, плотина не угодна всевышнему. И больше не удерживал народ, разбегавшийся по домам. Плотину достроили уже при другом султане.

— Забавно, забавно, — сухо заметил Иванюта. — Но, знаешь, товарищ начальник, откровенно говоря, Таган мне сегодня не понравился: что-то темнит.

— Опять заныл! Не терплю паники, — загорячился Каратаев. — Пойми, чудак, им по чину положено — указывать, поучать. Да он еще со своей оранжевой папкой… совсем уж воспарил. Полный учет водных ресурсов с перспективами Каракумского канала, — допустим, полезный замах, никто не спорит, но на открытие едва ли тут можно претендовать. Сбалансировать запасы, дать рабочий прогноз, в сущности, наше коллективное дело, не так ли, Анатолий Федорович? Наш хлеб, черт возьми! Опыт сельских мирабов, их наблюдения над малыми плотинами. Как ты ни кичись, из арыка никуда не вылезешь. Ах, теоретики, ах, пророки из министерских канцелярий!.. Но чего ты-то всполошился? Ведь не сидим сложа руки, мотаемся по колхозам… На словах у них каждый — новатор, на словах все — раз, два и готово. Мы вот еще поглядим, как сам-то потянет с джаром. Завязнет, ног не вытащит, и гонор с него мигом слетит. Надо, брат, реально мыслить, а не порхать в облаках…

В стороне показались дуплистые карагачи и кибитка, крытая войлоком. Над ее округлым верхом вился дымок.

— Свернем на минутку, — сказал Каратаев.

— Зачем? — недовольно возразил Иванюта. — Только время терять.

— На ми-нут-ку! Сары-ага обещал мне раздобыть старинную рукопись, чуть ли не пятнадцатого века. Величайшая ценность. Мой ашхабадский родственник, историк, говорит, что тоже достал у какого-то меджевура [2] Меджевур — хранитесь святых мест. подобную вещицу и продал в академию, за двести рублей. По его словам, даром отдал, из любви к науке. Я-то не из-за денег, так, для себя… И сколько же у нас добра зря пропало! Страшно подумать: не уцелели даже рукописи Махтумкули и Кемине. Мы словно бы только теперь прозреваем, обращаемся к родной истории, к документу… Ну вот и Сары-ага.