Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

Со стороны Сахалина мчались низкие, растрепанные по краям тучи, отяжеленные непролившимся дождем, спускались к воде, а море, вздыбленное тайфуном, само силилось подняться к тучам своими водяными курганами.

Дерябин мрачно и тревожно посматривал на сердитую громаду волн за бортом, на низкое небо над морем, и ему со страхом думалось, что темные тучи обрушатся своей чугунной тяжестью на корабль и никогда уж ему не вырваться на простор, туда, где светит радостное солнце. И вся жизнь последних лет представилась Дерябину такой же трудной, как плаванье этого небольшого судна по забугренному волнами, исхлестанному дождем и ветром морю без конца, без края. Тогда он начал плаксиво жаловаться на свою судьбу.

Прохор и раньше примечал за Василием склонность к нытью. Но он никогда не принимал всерьез сетований приятеля. Сам Прохор умел сдержать себя, даже если было очень тяжело. На бормотания Дерябина Прохор не обращал внимания, считая их баловством. Теперь же он видел, что жалобы Василия дурно воздействуют на уставших, изболевшихся от морской трепки солдат.

— Ты людям-то душу не терзай, паря, — увещевал Дерябина Прохор. — Потерпи чуток, все образуется. Не вечно ж ветру дуть…

Прохор видел такое же чугунное небо, какое виделось Дерябину, но знал: за тучами — солнце. Оно проглянет, засветит. Тот же ветер, что гонит сейчас перед собой гряды дождевых туч, разметет их когда-то, разорвет в клочья, расшвыряет по голубому небесному простору, подобно свалявшимся комьям сухого бурьяна в степи.

Так оно и случилось. Улеглась буря, показалось солнце, осветило высокие скалистые берега, высушило палубу «Манджура», и Дерябин позабыл все свои страхи. Он с интересом наблюдал за всем, что попадалось на глаза. Только что прошли мимо дремучих, нетронутых чащоб, а уже рядом — сухостойный лес на прибрежных горах: мертвые деревья с расшатанными корнями, не сумевшие устоять против ветров. «Вот ведь и люди так же: поддался невзгодам и — пропал человек», — размышлял Прохор, с непонятной тоской глядя на убитые ветрами деревья, которые могли бы украшать землю и дать живущим на ней людям необходимые вещи: дома, корабли, утварь. А сейчас они только и пригодны, что на дрова…

Кончились леса, и Дерябин с любопытством глядел на широкие галечные отмели, на которых валялся плавник — обглоданные морем стволы могучих деревьев, принесенных реками, лежали ракушки, выброшенные штормами водоросли, торчали, как шпангоуты большого корабля, ребра кита, — каких только даров моря не увидишь в намывной полосе прибоя!

И опять — скалы, крутые каменные берега. Многие утесы словно покрыты снегом: птичьи базары. Тысячи крикливых чаек, бакланов, буревестников над морем и на скалах. Дельфины, горбато выпрыгивающие из воды по ходу корабля…

Прохору уже ничто здесь не было в диковину: третий раз плавал он Татарским проливом. Обстоятельно, не торопясь рассказывал Калитаев солдатам все, что знал об этих местах. Вот показался выжженный англофранцузским десантом лес в Императорской гавани, куда ненадолго зашел «Манджур», и солдаты слушали печальную историю «Паллады», которую хотела взять на буксир «Хеда», шедшая из Японии в Николаевский пост. Но не хватило силы у маленькой шхуны… Прохор и сейчас не мог вспоминать спокойно об этих тщетных попытках.

С каждым часом «Манджур» приближался к конечной цели плавания. В заливе Петра Великого на корабль обрушился теплый июньский ливень. С тропической неистощимостью он поливал берега, вспенивал реки, рябил морскую гладь. Было хорошо и радостно под этим дождем плодородия, и в то же время ново и неизведанно выглядел он, непохожий на дожди в северных местах. Дождь сменился влажным, душным туманом. Сырость как бы съела, обесцветила яркие краски вокруг — прозрачную синеву неба, густую зелень лесов, солнечную желтизну песчаных берегов.

Осторожно пробирался «Манджур» сквозь туманную заволоку. Прохор, как и в прошлые плавания, дивился туману в этих краях: никогда не приходилось Калитаеву видеть, чтобы облака, еще совсем недавно плывшие по небу, спускались постепенно так низко, что уже ползли по воде — их прямо-таки можно было руками потрогать. И тогда припомнилось Прохору небо родного Забайкалья с высокими облаками, и на ум пришла слышанная в детстве сказка: «Где небо сходится с землею…» А сходилось оно, как известно, где-то на краю света. «Эк куда занесла судьбина — за тридевять земель, в тридесятое царство», — покачал головой Прохор.