Ирина Велембовская - Среди полей

Стояли первые дни августа. Голубой экскурсионный автобус колыхаясь плыл по пыльному большаку, разъезженному машинами и гусеничными тракторами; большак уходил в безлесную даль и, казалось, упирался в самое небо. Остановку сделали в большом селе, окруженном полями несжатого хлеба. На широкой, без единой травинки улице в пыли дремали куры.

— Гостево, что ль? — спросил водитель.

— Жигарино, — ответил подошедший колхозник. — Не иностранцев везешь?

— Нет, учителя из Москвы на Куликово поле…

Среди экскурсантов был учитель ботаники Ярцев. Серьезный и не особенно разговорчивый, он всю дорогу не отрываясь смотрел сквозь черные очки на однообразный полевой пейзаж, в то время как другие кто болтал, кто дремал, кто читал книгу.

— Товарищи, а где Николай Васильевич? — хватились Ярцева, когда автобус после остановки у Жигаринской чайной покатил дальше.

— Один гражданин пешком пошел, — сообщил водитель. — Деревня у него здесь поблизости знакомая. Сказал, в Епифани догонит.

А Ярцев шел по мягкому проселку мимо полей цветущего картофеля, который издали принял за гречиху. Закат мешался с розовым цветом полей, а запах паслена и полыни, растущих по межам, — с горячим духом чернозема, который потревожили, пропахивая плугом картошку.

Ярцев был в этих местах лет тридцать с лишком тому назад: тетка Ярцевых, уроженка села Малинки, возила его с пятилетним братишкой Сашей гостить в деревню. Село тонуло тогда в море зеленой конопли, все кругом было пропитано ее душно-маслянистым запахом. Мальчишкам конопля заменяла лес: они прятались в ней, играя в войну, и выскакивали из густой зеленой засады, завидев какую-нибудь робкую девчонку, бредущую по огородной меже.

За конопляниками голубело поле цветущего льна. Потом оно желтело, покрываясь тугими коробочками-орешками, а еще позднее полосы уставлялись маленькими золотистыми снопиками.

Малинки в те годы были большим проезжим селом. На пригорке стояла церковь с тремя куполами. Ярцев помнил звон и службу; помнил, как на первый спас деревенские парни переплывали на лошадях большой грязный пруд, как на престольный праздник Петра и Павла привозили в село карусели с деревянными пятнистыми, как леопарды, конями. В толпе ребят и пестрых деревенских девок расхаживали лоточники и продавали леденцовых петухов на палочках, липкие маковники, глиняных раскрашенных кукол и коньков.

Один раз, помнил Ярцев, приехали из города «заводские»: девушки в синих юбках и красных косынках, застенчивые, коротко стриженные; парни в клетчатых рубахах с засученными рукавами. Они раздавали ребятишкам картинки, самодельные игрушки и конфеты в пестрых бумажках. Около пожарного сарая устроили концерт: пели частушки про попов и кулаков, представляли сценку, как теперь баба не боится мужика… В заключение охрипшими, но дружными голосами пели знаменитую «Дуню-комсомолочку».

Мужики посмеивались, а бабы хоть и слушали охотно, но покачивали головами и гнали своих девок прочь.

Когда семилетний Коля Ярцев пропел дома:

тетка сделала злые глаза и сердито крикнула:

— Цыц, охальник!

Но «Дуня-комсомолочка» прочно застряла в Малинках. Девки быстро переняли ее, и прежняя излюбленная песня «Как на кладбище Митрофановском…» была почти забыта.

Особенно памятен был Ярцеву первый приезд в Малинки. Со станции долго ехали на скрипучей телеге по открытым полям, на которых зеленела рожь. По обочинам дороги, цепляясь за колеса, качался колючий татарник, набиравший малиновые бутоны. Как только повозка въехала в село, ее окружила, несмотря на ранний час, толпа ребятишек. Они бежали за телегой, звучно шлепая по сырой траве босыми ногами.

— Попят привезли! — кричали они, не отставая от повозки.

Попятами маленьких Ярцевых прозвали потому, что тетка на этот год сняла горенку у соседа своего, сельского священника отца Андрея: собственная изба ее, зиму простоявшая заколоченной, совсем завалилась. По стенам гнездилась плесень, загнили половицы: за весну дожди и талый снег разъели крытую соломой крышу.

Коля и Саша робко вступили вслед за теткой на крыльцо поповского дома. Там за самоваром сидели матушка, пухлая, круглолицая, в белой кружевной косынке, и отец Андрей, крупный, носатый мужчина с волосами, завязанными сзади узлом, одетый в длинный грязный подрясник.