Сергей Мартьянов - Максимовна

— И вы здесь, Пелагея… — Абрамов запнулся, так и не вспомнив ее отчества и фамилии.

— Максимовна, — хмуро подсказала она, глядя в сторону.

— Так, так, так… А ну-ка, докладывайте, — подсел к ней Абрамов.

— А чего докладывать-то?

— Почему сына хотите забрать и все прочее.

Максимовна нехотя повторила свой рассказ о том,-

что он рисовальщик по хлопчатобумажным тканям и что сбежал на целину без материнского благословения.

Абрамов весело и откровенно рассмеялся.

— Ну и соловей-разбойник!.. А сам сюда? Ну и ну! — потом оборвал смех, хитро прищурился и сказал серьезно: — Что ж, забирайте своего беглеца. Обойдемся как-нибудь и без него.

Этого Максимовна никак не ожидала. Вчера и слушать не хотел, а сейчас — пожалуйста, забирай. Но, странно, вместо радости кольнула сердце обида. «Обойдемся как-нибудь и без него…» Значит, не нужен им тут Гриша.

— Ну что ж, — поджала губы Максимовна. — А почему он не встретил меня? Уж не болен ли?

— Ваш сын здоров, но его здесь нет.

— Как нет? — побледнела Максимовна.

— Он на центральной усадьбе.

— И далеко отсюда?

— Рядом, в сорока километрах. Здесь у нас временная база.

— Как же мне добраться-то до него?

— Подбросим! Только вам придется денек-два обождать.

— Обождать? Это почему?

— Туда сейчас ни пройти, ни проехать. Реки p.i.t-лились, грязи по горло.

— Ну что ж, — покорно согласилась Максимовна, обессиленная разговором. — Обожду…

— Вот так. А за то, что дочку мою понянчили, спасибо. — Абрамов с любовью и тревогой взглянул на спящую в постели девочку, поднялся. — Ну, отдыхайте, Пелагея Максимовна. — Поклонился и вышел.

…Какой уж тут отдых!

Максимовна засучила рукава и принялась хозяйничать. Убрала со стола хлебные корки, вымыла железные кружки, подмела земляной пол. Потом, опасливо оглянувшись на брезентовый полог палатки, налила в таз воды, выстирала грязную, заскорузлую тельняшку Кочубея, пропахшую потом и бензином.

— Вот она, жизнь-то. Горе одно, да и все тут…

Неистребимая бабья жалость наполнила ее душу.

Жаль стало беспрекословного Кочубея, которому некому постирать белье, директорскую дочку, беспризорную среди взрослых людей, своего Гришеньку, до которого не доберешься из-за непролазной грязи в степи.

Нет, ни за что не оставит она здесь Гришку. Ни за что! Ведь последний он у нее, самый меньший. Остальных двух сыновей и мужа Николая Порфирьевича отняла война. Так неужели и Гришке пропадать на этой распроклятой целине?

Покончив с делами, Максимовна вышла из палатки. Где-то в глубине души ее все-таки подмывало посмотреть: что же это такое — временная база совхоза? Вышла, огляделась. Над входом в палатку был прикреплен фанерный лист, и на нем красным карандашом написано: «Целинный зерносовхоз «Обильный». Дальше в ряд стояли такие же палатки, и кое-где на веревочных растяжках сушились девичьи платья и блузки, мужские кальсоны и рубахи. Косолапый щенок подбежал к Максимовне, два раза гавкнул на нее и завилял хвостом. Чавкая по грязи, мимо проходили какие-то люди в. полушубках и комбинезонах.

Выбирая места посуше, Максимовна прошла вдоль палаток, удивляясь пестроте и гомону целинного табора. «Как цыгане живут, ей-богу», — подумала она, вспоминая цыганские шатры и кибитки, не раз виденные ею на ивановских окраинах.

Но вот потянулись полевые зеленые вагончики, а за ними новенькие тракторы и автомашины, плуги и пузатые цистерны, ящики и еще какие-то механизмы, сваленные прямо на земл^. Местами под ними виднелся грязноватый снег, не успевший растаять. Всюду копошились люди, что-то подкручивали, смазывали. И Максимовна опять, как вчера на станции, почувствовала себя посторонней и ненужной среди этих людей.

Она уже хотела идти к себе в палатку, как вдруг увидела около трактора юную девушку, почти подростка, в городском синем берете, ватной куртке и лыжных брюках, заправленных в желтые ботинки с меховым верхом. Девушка зябко ежилась и дула на посиневшие кулачки, затравленно озираясь на рослых, гогочущих трактористов, окруживших ее. Среди них Максимовна узнала Кочубея и подошла ближе.

— Не вешай нос, Маруся! — дружески похлопал он девушку по спине. — Вспомни, как мы Комсо-мольск-на-Амуре строили. Там еще труднее приходилось.

— Кто это мы? — неуверенно возразила Маруся, и на ее хорошеньком личике появилась болезненная гримаса. — Нас тогда и на свете не было.

— Неважно! — усмехнулся Кочубей. — Комсомольцы — значит мы!