Чингиз Айтматов - Рассказы

Сколько времени прошло — неизвестно, по скоро наступит рассвет.

Каратай лежит плашмя на земле. Так вот, обняв землю, лежит человек, когда он остается одни на один с нею, с землей. Она все понимает — и горе, и радость, ей можно поведать свои тяжелые думы.

Может быть, не желая его тревожить, так тихо, так робко занималась заря. И ветерок с гор ласкался к нему, ложился рядом, поглаживая разбитые руки и ноющее тело. Но вот кто-то бесшумно подошел, опустился рядом, погладил голову, плечи. Теплые, родные, бережные руки. Они снимали боль, снимали с души обиду. Каратай боялся пошевельнуться, боялся вспугнуть свое счастье, которое всегда было рядом с ним, но которое он так редко замечал.

«Не видать мне добра, Канымгуль, — подумал Каратай. — Стыдно в глаза тебе посмотреть. Я не знал тебе цену. Прости… Ты была счастлива, а я разбил твое счастье. Ничего не поделаешь, и ты поняла, наверно, что счастье не только дома, у очага, оно и в поле, оно с людьми связано…»

— Вставай, Каратай, Сабырбек идет! — шепнула Канымгуль.

Каратам тяжело поднялся, не глядя жене в глаза.

— На, надень, в поле нашла. — Она протянула ему войлочную шляпу, подоткнула рубаху, отряхнула с нее землю. — Я пойду домой, а ты потом приедешь, лошадь за курганом пасется, — проговорила она и быстро пошла.

Сабырбек не спеша ехал вдоль арыка. Порой он привставал на стременах, всматривался в местность, видно прикидывая, где лучше проложить новый арык.

Каратай стоял, кусая губы. Деваться было некуда.

Легче умереть от руки врага, чем держать ответ перед другом.

1955.

Перевод А. Дмитриевой.

Ветер, охлажденный в вышине каменных скал, с силой вырывается из сумрачной глубины ущелья и уносится к подножию гор. Там внизу спит аил.

Тихо кругом, в окнах гаснут огни, луна чуть заметно серебрит подернутые весенней изморозью тугие почки, готовые вот-вот лопнуть. И только ветер шуршит камышовой кровлей да собака урчит спросонья. А там, вдалеке, слышится еле уловимый шум горной реки и рокот моторов…

В темноте к окраине аила быстро приближаются две фигуры. Вот они, замедлив шаг, остановились.

— Ну, теперь я сама… спасибо, — послышался женский голос.

— Давай еще провожу, вдруг собаки покусают, — ответил мужской голос.

— Я не боюсь собак…

— Все же…

— Нет, Касымджан, ты опоздаешь на работу.

— Успею, еще есть время. — Касымджан зажег спичку. Трепещущее пламя на миг выхватило из темноты девушку, повязанную клетчатым платком, и молодого парня в кожаной спортивной куртке на «молнии» и кирзовых сапогах. — О, Саадат, еще целых два с половиной часа… — сказал он, взглянув на часы.

— Но надо, Касымджан, иди… Увидит еще кто, пойдут разговоры… Потом я очень беспокоюсь, зачем мать вызвала меня?.. Вдруг заболела?..

— Да-а, если это так, то оставлять ее одну нельзя. Но ты не печалься, что-нибудь придумаем…

Они постояли еще немного и разошлись: Саадат — домой, а Касымджан — по дороге в горы. Пройдя немного, он оглянулся.

— Если что, сообщи… Я буду ждать…

— Хорошо, — сдавленным голосом отозвалась Саадат…

Она прошла несколько шагов, остановилась и оглянулась. Касымджана уже не видно. Темно. Саадат поспешила домой. Чем ближе она подходила к дому, тем торопливее становились ее шаги. Саадат наконец не выдержала и побежала. В голове путались мысли, одна мрачней другой. Девушке чудилось, что вот сейчас она прибежит, откроет дверь и увидит в постели больную, с запавшими глазами мать. «Апа, дорогая моя, милая апа!» — силится крикнуть Саадат, но голос пропал. А вот уже и знакомая калитка. И вдруг она увидела, как навстречу ей движется какая-то тень.

— Ты, Саадат? — спросила мать.

— Апа, что случилось?

— Ты одна в такую ночь?

— Одна, — солгала Саадат.

— Что ты, бог с тобой! — всплеснула руками Сейнеп-апа. — Да можно ли…

— Нет, я на попутной бричке приехала, — вовремя сообразила Саадат.

Обнимая дочь, Сейнеп-апа заплакала:

— Истомилась… Все глаза проглядела. Уж ночь, а тебя все нет и нет. Думаю, не случилось ли чего в дороге… Собиралась уже сама идти навстречу…

— Да что с тобой, апа, ведь мы виделись на той неделе…

Саадат работает прицепщицей в тракторной бригаде и почти все лето живет на полевом стане. И всякий раз, когда она приходит домой, для Сейнеп-апа это настоящий праздник. Она так скучает, что потом ни на шаг не отходит от дочери. Они вместе растапливают очаг, хлопочут по хозяйству — одна месит тесто, другая варит мясо, Саадат доит корову, а мать стоит возле, готовит пойло. И нет конца разговорам. И в колхозе, где работает Сейнеп-апа, и в тракторной бригаде новостей много. Только когда Саадат идет к реке по воду, Сейнеп-апа стоит у калитки и провожает ее взглядом. Не верится матери, что дочь уже выросла. С таким умилением глядит Сейнеп-апа на упругие, стройные плечи Саадат. С какой легкостью несет она коромысло, придерживая его полной смуглой рукой с чеканенным серебряным браслетом, как красиво ступают ее ноги. Как размеренно дышит грудь, приподнимая оборки платья.