Ирина Велембовская - Ларион и Варвара

…Пашка разглядывал Лариона с полминуты. Последнее время тот забыл о бритве, и к черным от гари губам его тянулись русые нити усов. Разлезшаяся на груди рубаха просила иглы и ниток. Ларион стоял, опираясь на железную клюку, конец у которой еще прозрачно краснел, разогретый в топке. По серому лицу бежал отблеск пламени, растворялся в потемневших от напряжения глазах. Горячий воздух из подтопков шевелил волосы на непокрытой голове.

Ларион выдержал Пашкин взгляд. В лице у него ничего не шевельнулось. Потом он сделал беспалой рукой знак, чтобы Пашка отошел, и открыл пылающую топку, размахнулся лопатой и швырнул уголь. Пашка отпрянул, стал поодаль, и, пока Ларион кидал, он не шевелился, как будто завороженный огнем. Потом оба сразу оглянулись на Варю. Она все еще держалась за стенку, щупая ее, как слепая.

Пашка рванулся к жене; бросил лопату и Ларион и тоже подался вперед. Но его сразу же остановил окрик Вариного крестного:

— Золотов! Печь гляди!..

Ларион, пятясь, отошел к топкам.

Суббота — особо славный день. А в эту субботу солнца было столько, что хватило бы всем весенним субботам. Уходил апрель.

Варя отомкнула баню, выгнала плесневелый холодок, кинула перед каминкой беремя шершавых березовых дров. И присела на холодный сухой залавок.

В окошко било солнце, бегало по скобленым лавкам, по выбеленной печи. Варя попробовала в задумчивости поймать солнце в горсть и бессильно опустила руку.

Этой весной шесть лет, как она за Пашкой. Ох, какая же была та их первая весна!.. Вот так же по субботам с полудня она, бывало, наводила в этой самой бане хозяйский порядок, ожидая Пашку домой. Припасала вольной воды, запаривала в липовой кадке два березовых веника, и шел по бане горьковатый лесной запах. Обметала стены, окатывала лавки… Пашка, как только заходил, с маху жахал полное ведро холодной воды на раскаленные кирпичи и, весь окутанный белым горячим паром, рыча лез на полок.

Пашка был озорной и сильный. Озорства его Варя боялась и ждала. Когда он напаривался досыта, она подавала ему чистое, но ветхое белье. Уже тогда жила в ней хорошая хозяйка: крепкого белья после бани сразу надевать не давала. Только когда совсем обсохнешь, попьешь чаю, жар выйдет потом, окрепнет тело, тогда можно надевать хорошее. А на горячее тело тянуть — только рвать.

Варя вспомнила и себя, счастливую возле Пашки. Они сидели рядышком за столом, и горячий пот щекотал ей розовую открытую шею, бежал за воротник. Она брала большой гребень и, вся розовая и припухшая, смотрела на себя в зеркало, разбирала густые, слипшиеся волосы, плела косу, которая толстой черной плетью ложилась на белую рубашку. А Пашка баловался, брал эту косу и концом щекотал лицо то себе, то ей.

— Цыганка! — говорил он, улыбаясь во всю щеку. — Волос-то как у коня, только бы на леску. Норовитая! — И лез целовать, не стесняясь домашних.

…И что же сейчас от всего этого осталось? А ведь кругом все как будто то же самое: весенний день, солнце, тот же запах студеной воды и запаренного березового листа. И вот все из рук валится, и ни до чего нет охоты. А ко всему тому еще страх за Лариона.

Пашка с того дня, как увидел Лариона в цехе, стал угрюмее: наверное, раньше он себе представлял своего соперника ничтожнее. Ему бы легче было, увидь он сытого, набалованного заботой и легким трудом. В тот день Пашка ничего Варе не сказал, но был момент, когда она почувствовала, как остановился на ее спине Пашкин взгляд, и, вздрогнув, обернулась. Вздрогнул и Пашка, прижал губу, словно через силу усмехнулся.

…Запела дверь: кто-то зашел в предбанник. Варя решила, что это муж. Но вошла Кланя. На сапогах комья грязи: видно, пробиралась огородом.

— Париться собираешься? — холодно спросила Кланя и села на лавку, пачкая сапогами чистый пол. — Ну, Варвара Касьяновна, как делишечки? Муженек не попрекает?

И, не ожидая Вариного ответа, она тихо вскрикнула:

— Ох, и змея же ты!.. Ларион-то пропадает! Сгубила мужика!.. Премию ему хлопочешь, а ему твоя премия как гробовая доска!..

Значит, уже известно стало, какой разговор был на этой неделе у Вари с начальником цеха. Тот спросил, кого Варя к празднику намечает на премию. И она, собрав остатки былой смелости, назвала Лариона, тихо пояснив:

— Вы не подумайте чего… Только лучше Золотова у нас в бригаде никто не робит. Он судьбой и так принижен, так уж вы отметьте его перед людьми, пособите человеку голову поднять…

А когда начальник, криво усмехнувшись, сказал: «Слушай, Жданова, неудобно получается… Сама понимаешь…», — у Вари вырвалось: