Ирина Велембовская - Ларион и Варвара

Лариону казалось, что он уже очень давно здесь, около черных топок, возле лижущего огня. И возле Вари. Она любила его — он это чувствовал каждый час, каждую минуту. И если бы только он, — все это видели. Такую любовь прятать трудно, она брызжет из глаз, как искры из-под тяжелой заслонки у печи.

Сперва вокруг них было молчаливое недовольство: как же так, жена фронтовика? А этот пришел, чужое место занял. Потом Лариону показалось, что ему простили. Только бабенки из других бригад нет-нет да и шипели Варе вслед:

— С какими глазами она на люди идет? Помилуется с гулеваном и жалует, будто от обедни!..

Варя понимала, что тогда у Лариона на душе, и, оставшись с ним наедине, говорила:

— Не поддавайся, Ларька, не переживай! Легко-то, когда счастье в руки дается? Легко только птицы паруются. Сейчас основное — войне конец увидеть. Тогда отдохнем, обдумаемся… А то болят у меня руки, Ларион. Веришь, места им иной раз не нахожу…

Так она всего лишь один раз призналась ему, что устала. Но это случилось, видно, в горькую минуту. И она тут же стала говорить, что силы у нее еще непочатые, что хоть все снова начинай. Но Ларион с большой тревогой посмотрел ей в глаза, под которые словно кто-то насыпал синьки.

— Славная она баба! — сказал как-то Лариону один из Вариных рабочих. — По чести тебе скажу, Золотов, на что уж я от нехваток духом пал, а попадись такая баба, как Варвара, ей-богу бы закрутил, ни на что не поглядел!

— Неужели не поглядел бы? — ревниво усмехнулся Ларион. А на душе у него плясала радость: ведь его Варя выбрала!

Узел у них с Варей затягивался крепче. Они еще не знали, как дальше будут жить и что их ждет. Но Лариону казалось, что он уже крепко ухватился за свое счастье и легко его из рук не отпустит. Поэтому, когда вышел у него крутой разговор со старшим мастером, Вариным крёстным отцом, Ларион держался твердо.

— Давно уж я с тобой поговорить собирался, Золотов, — сказал ему тот, оставшись один на один. — Неудобно, конечно… Только ведь надо когда-то. Ты вроде бы с крестницей моей?

С несвойственным ему озорством Ларион вдруг сказал:

— У нас, товарищ старший мастер, в деревне девки такую песню пели:

— Ты с песнями-то погоди, — сурово оборвал мастер. — Какая вот будет песня, когда Павел воротится? Ты ж Варвару под монастырь подведешь. Думал?

— Не думая один гусь живет. Павел, он есть Павел. А я, товарищ старший мастер, — Ларион. Как-нибудь уж Варя не спутает, разберется, который нужен.

Варин крестный не сразу нашел, что ответить.

— Кабы вы, как бирюки, в лесу жили, — сказал он хмуро, — тогда бы дело ваше. А то кругом люди, и время такое… О другой бабе я бы и толковать не стал, а Варькино имя дорого стоит. У мужниной родни она, может, и за человека не шла, а на работе-то вон какой орлицей обернулась!..

Ларион решительно тряхнул головой.

— Вот и я рассудил: пить, так уж от полной чары!

Он и сам не знал, откуда взялись у него такие бойкие слова.

Стал сходить снег, и тронулась река. Теперь Ларион пробирался к Вариному дому улицей: берегом было уже не пройти. Он выжидал, когда задремлют дома, погаснут неяркие огни. Ему казалось, что его никто не видит в апрельской сырой темноте. На это надеялась и Варя: пусть себе говорят, а поймать — никто не поймал.

Но однажды под утро, когда провожала Лариона, Варя вдруг увидела у своих ворот свекровь. Старуха, вся в черном, стояла у бревенчатого заплота, почти сливаясь с его чернотой.

— Поймала-таки я тебя!.. — сказала она, пришептывая и со слезой. — Ну погоди, скоро ты кровавой слезой умоешься! Затрещит твоя головушка!.. Павлушка тебе такое дело не простит!

Варя молчала.

— Сова ты ночная! — сказала она наконец злым шепотом. — Углядела! Тебе помирать пора, а ты ходишь, в чужие окошки заглядываешь. Думаешь, напугала ты меня?

Потом Варя заперлась в избе и уже не легла, а все думала: что же это за угроза у свекрови: «Скоро затрещит твоя головушка!..» Неужели же Пашка подал матери весть, что скоро будет дома? Варе он после Нового года ни одного письма не послал, и она уже задумывалась часто: жив ли?

Мать плохо Пашку знает: он простит. Ведь она же ему прощала! Только нужно ли ей прощение? Взять бы девчонку и уехать куда-нибудь с Ларькой… А завод? Тут она человек. Как знать, не такою ли полюбил ее Ларион, какой увидел возле себя в цехе? Она работу свою знает, через всю ее трудность и тяжесть она припала к ней душой. Найдет ли она себе другое, такое же кровное дело?