Евгений Дубровин - Оранжевая электричка

«Боже, – подумал Коньшин, – как хорошо, что я ее встретил. Неужели суббота будет нормальным, человеческим днем?»

– Вот вам на память. – Девушка положила на свою ладонь и протянула Петру Кирилловичу зеленый камушек. – Я привезла из Крыма. Там у нас была практика. Это яшма.

– Спасибо, – Коньшин спрятал камушек в карман.

– Догоняйте! – крикнул Николай. – Чего вы там шепчетесь?

Они прибавили шагу и вслед за Николаем вошли в небольшой ресторанчик. Он был пуст. Чистые накрахмаленные скатерти, на столиках цветы. В дальнем углу курил парень – официант, весь в черном, только на груди пестрый галстук-бабочка; бабочка от движений шевелилась, словно действительно это была настоящая бабочка, прилетевшая откуда-нибудь из тропиков и облюбовавшая для отдыха этого официанта.

Света выбрала столик у окна.

Официант не торопился. Он не спеша докурил сигарету, долго задумчиво тушил ее в пепельнице, потом куда-то ушел, а когда появился, принялся, не смотря в сторону компании, расставлять стулья за столиками. Стулья стояли нормально, но, очевидно, официант добивался абсолютной гармонии.

– Эй! – сказал Николай. Он произнес это «эй» негромко, но властно и слегка презрительно.

Официант не реагировал.

– Эй, салага! Шлепай сюда! – слегка повысил голос Николай.

Официант еще немного повозился, потом прервал свое занятие и подошел с каменным лицом.

– Почему вы так грубо разговариваете?

– Ты слепой? – спросил Николай.

– Прошу не тыкать.

– Ты был в Монте-Карло?

Официант растерялся.

– Нет…

– Оно и сразу видно. В Монте-Карло тебя бы вышибли через полчаса. И профсоюз бы не вступился. Понял? И ты, если бы тебе повезло, мыл машины на заправочной станции. Сейчас их там много-много стоит, поскольку энергетический кризис.

Парень сглотнул слюну.

– Па-п-ра-шу не ку-рить! – вдруг рявкнул он. Вернее, он хотел рявкнуть, но голос подвел его, и вырвалось что-то наподобие поросячьего визга.

– Тогда и ты не кури, – спокойно сказал Николай.

Наступило молчание. Официант и спортсмен пожирали друг друга глазами.

– Что есть? – наконец спросил Николай миролюбиво.

– Салат… «Столичный», – с трудом выдавил из себя парень. Видно, бабочка вцепилась ему в горло своими лапками.

– Еще что?

– Котлеты.

– Вчерашние?

– Горячие.

– Но вчерашние?

– Вечерние, – нехотя согласился официант.

Спортсмен спрашивал быстро, властно, словно вел допрос.

– Эх вы! – сказал он, стряхивая пепел в аляповатую «под хрусталь» пепельницу. – Гнать вас всех в Монте-Карло. Водка-то хоть есть?

– Водка есть.

– Конечно, теплая?

– Средняя…

– Значит, теплая. Льда, разумеется, нету.

Официант усмехнулся:

– Черепашьего супа тоже не имеется.

Николай пропустил его примитивную иронию мимо ушей.

– Извините, – ехидно сказал он. – Я забыл, что у вас нет воды и холодильника.

– Так что будем заказывать? – спросил официант, достал блокнот и открыл его. Блокнот был девственно чист.

– Бутылку водки и четыре салата, – поспешно сказал Петр Кириллович. – И минеральной, если можно, пожалуйста…

Официант ушел, обиженно подняв плечи.

– Зачем ты с ним так? – спросила Света Николая.

– С ним только так и надо, – процедил сквозь зубы Николай. – Жулье… – И окутался шарфом дыма.

– Я сейчас приду, – сказал Коньшин и встал из-за стола.

Жара на улице еще усилилась. Люди брели сонные, как мухи. Казалось, им трудно отрывать ноги от горячего, вязкого асфальта. Еще немного, еще чуть-чуть – и люди не смогут отлипнуть от асфальта и останутся на нем на века, как музейные экспонаты, как те мошки, что навсегда застыли в неестественных позах в кусках янтаря.

Петр Кириллович почти бежал, стараясь держаться тени. Пот струйками стекал по его лицу, сердце билось часто и неровно. Он боялся, что Николай может увести куда-нибудь Свету. Ему очень нравилась девушка.

Кусты сирени уже высохли и даже были горячими. Когда листья хлестали Коньшина по лицу, он ощущал аромат смолы и майских жуков. Откуда на сирени смола?

А вот и «избушка на курьих ножках». «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом», – поколдовал Петр Кириллович, пробираясь по тропинке.

Избушка повернулась, и Коньшин постучал в окошко «для грязной посуды». Опять возник черный восточный глаз. Глядел он настороженно:

– Что надо, генацвале?

– Вы обещали шашлыки, – напомнил Коньшин и обмахнулся, вроде бы от жары, десяткой.

Глаз узнал Коньшина, подобрел, придвинулся ближе, и показался черный ус.