Глеб Пакулов: Глубинка

— Сиди тут, — приказал Семен.

Устя присела на береговую терраску. Теперь она снова была тиха, потаенна. Глядя вслед Семену, держала на губах ладонь, улыбалась сострадательно, в себя.

В зимовье никого не было. В сумеречном нутре его сквозили опаловым светом маленькие оконца, под нарами, попискивая, возились мыши. Пока Семен добывал огонь, дверь распахнулась. В свете едва разгоравшихся лучин восстала на пороге широкая фигура Василия. Он что-то опустил на пол, и «что-то» тяжело и мокро шмякнуло.

— Наработался? — спросил Василий и, стукнув прикладом об пол, поставил в угол ружье.

— Пришел, — отозвался Семен.

Василий устало сел на порог, кряхтя, нагнулся, распустил на ичигах сыромятные ремни.

— Помоги, — попросил он, — ухайдакался до морока.

Семен взялся за ногу, рванул, снял мокрый ичиг. Теперь, в прибылом свете, он разглядел, что рубаха Василия на плечах и груди тяжело набрякла кровью. Хватаясь за вторую ногу, Семен скосил глаза. На полу, в черной с глянцем луже, лежал огромный кусок мяса.

— Повесь на ветерке, пусть обыгает, — Василий кивнул на ичиг, который Семен держал в руках. — Устя где?

— Должно, где-нито здесь, — дрогнул голосом Семен. — Я сам только заявился. — Он стал протискиваться в дверь.

Василий плечом припер его к косяку.

— Опять брешешь, — обронил он мрачно. — Сказывай где.

— Жена тебе, ты и следи! — огрызнулся Семен. — Отвались, дай выйти-то.

Василий, колыхнув плечом, оттолкнул Семена внутрь зимовья. Лучины горели ярко, потрескивали. Семен бросил ичиги на пол, отступил к столу. Василий поднялся, шагнул следом. Огромная, вползимовья, тень метнулась на стену, переломилась, застлала потолок.

— Где баба? — потребовал Василий. Говори ладом.

Жгучими от пламени лучин глазами Семен остановил Василия, прохрипел:

— Баба-то? Тут небось, рядом… Давай мою долю, уйду я.

— Вона как — долю! — Василий скривил лицо. — Может, и Устину жалашь, сшушукались? — Он наложил руку на грудь Семена, сгреб рубаху, встряхнул. Болтнулась голова Семена, лопнула на спине ряднина. Василий рванул еще, и лоскутья ее остались в его кулаке.

— Вот твоя доля. Так голым и пущу. — Мотнул бородой. — Вали, рявкни домой Устю.

Семен тупо пошарил ладонями по голой груди и, горбатясь, поволочил ноги к дверям. Оставшиеся целыми рукава висли до пола. Заметив в углу ружье, приостановился.

— Шагай не балуй! — отгадав его мысль, прикрикнул Василий. — Холостое. Медведь конягу задрал, но и я не зря стрелил. Мясо есть будешь.

В небе густо высыпали звезды, слезно мигая, подрагивали. Устя сидела в полосе лунной дорожки и, обхватив колени, глядела на другой берег, ждала. Услышав шаги Семена, оглянулась, выпрямилась радостная.

— Ты это… — остановившись поодаль, тихо сказал Семен. — Сам зовет, иди-ка.

Устя обмякла, замерла. Потом по-старушечьи поднялась, обошла его сторонкой. На месте стирки подхватила с галечника тряпки, отрешенно зашагала к зимовью.

— Не подумай чего, — поспешая следом, успокаивал Семен. — Задумка есть у меня. От своего не отступлю.

Она молчала. Только у самой избушки сказала горько:

— Ка-зак, — плюнула, — вольный! — взглянула на Семена, и не было видно глаз ее.

— И вольный! — ловя ее руку, шепотом вскрикнул Семен, но Устя рванула дверь, и он замолк на полуслове. Следом за ней вошел в зимовье, прислонился к косяку.

— Где пропадала? — спросил Василий, нащипывая лучину огромным ножом.

— Да вот же! — Устя протянула стираное. — Пропичкалась дотемна.

Василий вгляделся в нее, приказал:

— Ужин готовь. — Мотнул патлатой головой. — Жарь, парь, не скупись.

Устя быстро нащупала глазами мясо, с готовностью присела возле.

— Счастье-то! — притворно радуясь, всплеснула руками. — А то и кормить чем не знала. Старое-то припахивать начало.

Василий подошел, ловко отпластал кусок мяса, бросил его Усте на руки. Она поймала его метнулась с пола к печи.

— Лучины наколи, — Василий протянул нож Семену. — А ты, — зыркнул на Устю, — рубаху дай сменить. Ему тоже. Вишь, как ободрался. С медведем ворот крутил небось, да не поделили чего там.

Редкозубо улыбнувшись, Семен взял нож, уселся на лавку, зажал между ичигами полено.

— Вынесть, однако, надо, подвесить на сук, — царапая бровь, вслух подумал Василий. Он поднял мясо, ногой распахнул дверь.

Когда его спина заслонила дверной проем, Семен вскочил на ноги, откачнулся назад и, запустив в нее нож, другой рукой ударил по светцу. В хлынувшей в зимовье темноте что-то тяжело свалилось у порога. Сипло дыша, Семен прислушивался, но Василий не подавал звука, не стонал. Не слышно было и Усти. Он хотел позвать ее, язык связало, прилепило к деснам. Потный от навалившегося страха, Семен, обдирая спину о шершавые бревна, сполз на пол, затаился.