Григорий Терещенко - За любовь не судят

Не прошел Белошапка и двадцати шагов, как его догнала нормировщица и передала приказание инженера быстро идти на кладку бетона.

Остап пожал плечами. Он совсем недавно был там: просил Самохвала следить за бетонированием...

Комашко уперся взглядом в серую плоскость бетона и Белошапку будто не замечал. Постояли какое-то время молча, потом Остап спросил:

— Звали?

Комашко даже не взглянул в его сторону. Только вынул руки из карманов и надвинул на лоб белую шляпу.

— Ты кто будешь? — спросил строгим голосом.

— Да вот, выполняю обязанности прораба. Вы разве приказы директора не читаете?

Только теперь поднял глаза Комашко, снизу вверх посмотрел на наглеца, который осмелился при всех задать ему такой вопрос. Однако главный инженер смолчал. Кивнул головой на бетон и как хлыстом ударил:

— За брак будете отвечать персонально вы.

Белошапка посмотрел на залитый бетон и ужаснулся.

На поверхности образовались «блюдца». Вибраторщики не выдержали нормы, не загладили бетон. Вот и результат.

— Где Самохвал? — спросил Белошапка.

Никто ему не ответил.

Остап припомнил, как в техникуме преподаватель говорил, что бетон словно вино — от старости молодеет. Но в первые дни за ним нужно тщательно следить, оберегать от солнца, вволю давать воды. Через семь дней по нему может ездить грузовая машина. Однако прочность он набирает не скоро.

Бетон — сложный материал. Он боится солнца, не любит мороза, но спорит с всесильным временем: с годами становится прочнее. Бетон подобен живому существу. Как только стал жить — пои его водой, береги от солнца, и будет он дышать, с каждым часом, с каждым днем набирать силу, прочность.

Но если водой не поливать, не упрятать от зноя или холода, бетон не обретет своего удивительного свойства и постепенно начнет разрушаться.

— Кто укладывал? — стал допытываться Белошапка.

И на этот раз ответа не последовало. Тогда Остап натянул резиновые сапоги и прошелся по бетону, оставляя на нем глубокие следы. Рабочие с тревогой следили за Белошапкой. Теперь придется все переделывать заново. Особенно вибраторщикам.

— Мы Григоренко будем жаловаться! — раздался чей-то голос.

Остап как ни в чем не бывало сбросил сапоги, надел ботинки и медленно пошел на главный объект.

Возле котлована под корпус первичного дробления он снова столкнулся с Комашко. С ним был Соловушкин.

— Вы кто? — спросил его, подойдя вплотную, Соловушкин.

Остап хотел было ответить, но Комашко опередил:

— Это и есть Белошапка. Тот самый, о котором я вам говорил. Он временно исполняет обязанности прораба. Временно, Марк Сидорович.

Соловушкин критическим взглядом смерил высокую фигуру Остапа и произнес:

— С временных не много возьмешь. Однако дела у вас, молодой человек, идут совсем скверно. — Он подождал, не скажет ли чего Белошапка. — Вот, к примеру, как вы будете здесь строить? Котлован залит водой. Почему перед началом работ не разведали грунт?

— Видите ли, начинали не при мне, не мне и отвечать на этот вопрос. Пусть главный инженер скажет. Он тогда руководил непосредственно.

Комашко бросил злой взгляд на Остапа и ответил:

— Нами все уже решено, Марк Сидорович. Придется под фундаменты делать шахты-колодцы. Думаю, это — выход.

— Выход, выход. Можно было бы и другое место найти для корпуса и не вкатывать в него сверхплановые средства. — Взглянув на Белошапку, Соловушкин сказал: — Вы можете идти.

Но Остап и с места не двинулся. Он задумался о колодцах, про которые только что сказал Комашко. Почему же главный инженер ничего не говорил о них раньше? Копать их наверняка придется. А это намного увеличит объем работ. Обязательства взяли, а рытье колодцев не учли.

Комашко и Соловушкин были уже возле машины, когда подбежал Самохвал. Он размахивал руками, что-то кричал, указывая на Белошапку, явно на него жаловался. Что отвечал ему главный инженер, слышно не было.

Машина уехала, а Самохвал все стоял и растерянно смотрел ей вслед.

«Ну что, выкусил, — подумал Остап, — загладишь, утрамбуешь, завибрируешь — никуда не денешься. Будешь теперь знать, как халтурить, не выполнять распоряжения прораба».

Буфет Максима Капли кто-то назвал «телевизором». Почему его так назвали — неизвестно. Но пристало это название крепко.

В тот вечер в «телевизор» никто из посторонних зайти не решался — гуляла «братва» комбината. Все, кого уволили, получили полный расчет. По этому поводу они и устроили себе праздник.