Николай Максимов - Поиски счастья

— Кто еще? — не унимался он, размахивая пустыми руками. — В Номе я дам каждому по второму винчестеру!

На пролив и тундру опускалась холодная ночь.

Опьяневшие чукчи шумно брели к яранге Эттоя пить полученный Тымкаром спирт. У палатки проспекторов стало тихо.

Ночью Уэном был необычайно шумен. А на заре, когда все заснули, Тымкар выбрал якорь, и «Морской волк», разрезая тонкую пленку молодого льда, покинул чукотские берега.

Еще на борту «Морского волка» настроение Тымкара начало падать. Возможно, была тому причиной головная боль от выпитого спирта, но во всяком случае мысли об оставленных стариках, о Кайпэ делали его грустным. Даже сознание, что он приобрел винчестер, не могло приободрить его, хотя ружье, по расчетам Тымкара, открывало ему путь к Кайпэ.

Угрюмый, с воспаленными глазами, уже вторые сутки стоял он у штурвала.

Хозяин лишь изредка показывался из каюты. Проходил по палубе и скрывался вновь.

Тымкар крепился. Впереди уже видно это огромное стойбище американцев — город Ном, родившийся за последние два-три года на месте дикой и безмолвной тундры.

К полудню, на подходе к рейду, капитан, наконец, сам стал за руль.

Рейд открытый. Но для разгрузки кораблей в непогоду опущен в море длинный бетонный вал с железной башней посередине. К ней по подвесной канатной дороге сейчас ползла одинокая платформа от такой же башни на берегу.

Огражденный лесом мачт, берег выглядел беспорядочной ярмаркой, где наспех разбиты бесчисленные палатки, украшенные разноцветными флагами наций. А среди них в два ряда вытянулись вперемешку домишки-курятники, сараи, склады из оцинкованного железа, неуклюжие дома с мансардами, фанерные убежища от непогоды.

Казалось, что берег шевелился: так много там копошилось людей. Однако, видно, никто из них, думал Тымкар, не может выбраться из этого непонятного стойбища. Но вот он заметил, что какое-то черное чудовище, изрыгая искры и дым, с ревом и грохотом бросилось назад по своему старому следу из этого скопища палаток, складов, перевернутых лодок, флагов, инструментов, грузов, брезентовых шлангов, золотопромывочных люлек, разбросанных на изрытой, изувеченной земле. Тымкар приметил дорогу, по которой вырвалось к морю непонятное и страшное чудовище.

Резкие свистки паровозов — черных чудовищ, передвигающихся без помощи собак, тяжелые вздохи подъемных кранов, экскаваторов и драг, скрежет и лязганье металла, толкотня, шум и гул людских голосов, волны доносящейся из салунов музыки — все это пугало Тымкара, как наваждение, но и влекло к себе, как все неизвестное. И достаточно было «Морскому волку» ошвартоваться, как вслед за хозяином юноша сошел на берег и, всех сторонясь, озираясь, направился в непонятное стойбище.

Шапка его свалилась за спину, повисла на ремешке, завязанном вокруг шеи. Тымкар рассматривал все: невиданные строения и наряды женщин, лошадей, которых принимал за уродливых — без рогов — оленей, дощатые мостовые и нарты на колесах… Как все это страшно и смешно!

У причала и на единственной улице — Фронт-стрит — бурлила пестрая толпа. Американцы и шведы, норвежцы и англичане, японцы, эскимосы, алеуты, индейцы наполняли галдящий город.

Игорные палатки и аптеки, конторы и гостиницы, похожие на сараи, шантаны и бары, телеграф и масонский клуб, больницы и молельни, лавки и магазины с обеих сторон обступили Фронт-стрит, непрерывно поглощая и выплевывая из-под вывесок разноязычную толпу.

Город? Скорее всего это напоминало бестолковую ярмарку — грязную, захламленную, задавленную пестрыми вывесками, которые кричали, смеялись, уговаривали, соблазняли… Люди ходили сосредоточенные, подслушивали, что говорят другие, без конца бегали на телеграф, без конца заключали сделки. Казалось, достаточно какого-то сигнала, и вся эта масса свернет палатки, разберет склады и, обгоняя друг друга, бросится на новое место…

Вначале робко, а потом все смелее и смелее входил Тымкар в этот новый для него мир. Без стука, не спрашивая разрешения, как будто приходя к своим односельчанам-чукчам, он открывал двери несуразных яранг и так же удивленно и молча глядел на людей, как и они на него. В лоснящихся штанах и торбасах из тюленьих шкур, в коричневой кухлянке из шкур молодого оленя, черноволосый, черноглазый — таким он появлялся на порогах жилищ, салунов, почты, золотоскупок. Кое-где с ним заговаривали, предполагая в нем удачливого золотоискателя, в других домах указывали на дверь, в третьих, не стесняясь, смеялись над его первобытной одеждой и растерянностью в черных глазах. Пестро одетая блондинка заметила на улице своему спутнику: