Мария Халфина: Повести и рассказы

— Мама жалуется на бессонницу, ее врач просил меня зайти к нему в поликлинику.

— Да, бессонница — пренеприятная штука! Сам не раз испытывал, знаю. Но вы, Анна Яковлевна, не должны расстраиваться… Возрастные явления, что поделаешь, дорогая, годы! Мне сорок четыре, а я уже начинаю ощущать груз лет. Нужно, Верусик, сходить к врачу, посоветоваться. Есть великолепные снотворные. Безвредны и действуют радикально. Они не всегда бывают в аптеках, но думаю, что я смогу достать…

— Снотворные может применять тот, кто имеет возможность выспаться, а я этой возможности лишена… — тихо сказала Анна Яковлевна.

— То есть?! — удивился Николай Сигизмундович. — Я вас не понял…

— Я не могу больше жить в кухне… Я устала… мне покой нужен, вы же сами говорите, годы… И на раскладушке я со своими больными суставами больше спать не могу…

Анна Яковлевна через силу улыбнулась:

— Я утром из нее никак не могу выбраться…

— Не понимаю, что же вы хотите?

— Я хочу занять свою комнату. Когда Игорек уехал, я все ждала, надеялась, что вы сами поймете… два года прошло, как он уехал…

— Анна Яковлевна, Виталий уже юноша, и вы сами знаете, как много ему приходится работать…

— Мамуся, что с тобой?! — перебила Вера Павловна. — Просто тебе сегодня нездоровится, у тебя плохое настроение… Ты же так любишь Витасика… Боже мой! Я просто ушам не верю! Успокойся, мама, все можно обсудить, обдумать… Ты знаешь, Коля, сделаем так: эту старую громадину — буфет — давно пора из кухни выбросить. Купим кухонный гарнитур, он так мало занимает места. Закажем хорошенькую легкую ширму для мамы, Витасику купим диван-кровать, а маме поставим ее тахту из Витасиной комнаты, холодильник можно поставить в коридор, конечно, он своим шумом беспокоит маму…

— Верочка… ты пойми! — взмолилась Анна Яковлевна. — Мне покой нужен! Вечером я так хочу спать, а у нас ведь редкий вечер нет гостей… или у Витасика мальчики… в кухне все время люди… до двенадцати, до часу ночи… Потом вы уснете, а у меня сон переломился, я лежу, лежу… господи! Под утро задремлешь, а в семь уже Поля приходит… Витасик душ принимает… потом вы встаете…

— Зато, Анна Яковлевна, с девяти и до пяти часов дня в вашем распоряжении вся квартира, неужели в течение дня вы не можете выспаться?

Анна Яковлевна пристально, с каким-то странным, жестким любопытством смотрела в лицо зятя. Чужое, незнакомое лицо. Неужели это он, любимый зять, честный и справедливый, которого она знала больше двадцати лет?

А Вера? Неужели это она, ее Верунька? Эта чужая толстая женщина — красные пятна на лице, злые глаза… Что же с ними случилось? Как это она не заметила, просмотрела, когда они стали такими…

— В конце концов у вас есть сын… — услышала она холодный и жесткий голос зятя, словно сквозь сон услышала… — Не нравится вам у нас, поезжайте к Александру…

Анна Яковлевна тяжело поднялась и, преодолевая внезапно возникший в ушах острый и резкий шум, сказала, спокойно усмехнувшись:

— Спасибо за совет, Николай Сигизмундович, Александру я не помогала детей растить, потому что двадцать лет жизни отдала Верочке и вам. Я думала, что я для вас мать, а оказывается, была я вам нужна как кухарка, прачка… нянька…

— Мама, одумайся, что ты говоришь?! Зачем эти упреки?! Ты делала то, что делают все матери…

— Правильно, дочь. Я выполняла материнский долг, выполнила его до конца, безотказно. Но люди говорят, что, кроме материнского, бывает еще и сыновний долг, в данном случае дочерний. Вы о таком не слышали? Так вот. Ехать мне некуда и незачем. Здесь мой дом. Моя комната, в ней я и буду жить.

Шум в ушах усилился, и в глазах начинало рябить. Она уже плохо слышала, что говорили дочь и зять.

Да и не следовало ей больше ничего слышать.

…Она лежала на своей раскладушке, закрывшись с головой одеялом. Ушли в театр Вера и Николай Сигизмундович. Пришел Виталий. Анна Яковлевна слышала, как Поля говорила с ним в коридоре сердитым полушепотом. Потом, видимо, задремала, померещилось, что кто-то тянет осторожно одеяло.

Перед раскладушкой на корточках сидел Витасик.

— Вставай, бабуся, переселяться будем… Ну, чего ты расстроилась? Это же я, балда, осел лопоухий, виноват. Не мог сам додуматься. И ты тоже хороша, сказала бы мне сразу, как Игорь уехал… Ты думаешь, мне здесь хуже будет? Завтра я буфет к чертям собачьим, в сарай… Во всю стену стеллаж под книги сгрохаю, стол вот сюда к окну, раскладушку днем за печку, представляешь, как здорово получится? Чего ты плачешь? Зачем ты с ними говорила?! Это же мещане, обыватели… Ты с ними не смей говорить, пока они перед тобой не извинятся…