Мария Халфина - Повести и рассказы

— Да иди ты… знаешь куда! — раздраженно оборвал Женя. — Тебе хорошо зубы скалить: ни бабки, ни деда, родители за тридевять земель. Для Лехи тоже все это — философская, теоретическая трепотня, а у меня в этом разрезе сплошная практика. Институт бросать жалко, а то завербовался бы куда-нибудь, к чертовой матери, на Камчатку, лишь бы подальше от этого самого… родного очага.

Я, если хотите знать, домой только пожрать прихожу… Четвертую ночь, как блудный сын, дома не ночую. Две ночи у ребят в общежитии отирался, вчера у Юркиных предков. Юрка к брату уехал, а я, будто бы не знал — приперся… Старики у него картежники лютые, им в девятку партнера недоставало, обрадовались, набросились на меня, как львы… ужинать посадили, дед наливку какую-то потрясную выставил… До часу ночи резались в карты, я говорю: «Мне пора…» А они всполошились, заахали: «Да что ты, Женечка?! Да куда же ты ночью? Да тебя хулиганы обидят!» А мне того и надо, чтобы только ночевать оставили… Сегодня вот здесь приткнулся!

— Монотонно и меланхолично, — забубнил Алексей.

— Блеск! Вершина поэтического мастерства! — фыркнул Женя.

— Ну что ты хочешь? — сочувственно откликнулся Саша. — В чуткой душе поэта любая драматическая ситуация естественно вызывает соответствующий отклик… С бабкой, что ли, поругался?

— Естественно… соответственно… — Женя хмуро бросил в пепельницу недокуренную сигарету. — В других нормальных семьях обычно одна основная конфликт-проблемка — «отцы и дети». А в нашей милой семеечке вроде этакой трехглавой гидры: проблема номер один — те же «отцы и дети»: это когда я и Зойка грыземся с папой и мамочкой; номер два — «отцы и деды» — когда папа и мамочка грызутся с бабушкой. Это бы еще ничего. Самая отрава — номер три, «деды и внуки», — это когда любящая бабушка начинает на ходу исправлять все огрехи, допущенные в воспитании внуков. Долбает нас с Зойкой по башке скрижалями своей допотопной морали. Лезет, понимаешь, в каждую щель. Всех ей надо поучать, назидать. Ну какое ей дело, на сколько сантиметров у Зойки «коленки ниже юбки»? Или в какую масть она завтра свою гриву покрасит? Нет, ей-богу, вот возьму и назло сошью себе штаны с раструбами и еще цепочки подвешу… с бубенчиками… или отращу бороду и поповскую гриву до плеч… Тебе, Леха, хорошо импровизировать, твоя бабка по сравнению с нашей — ангел. Я вот сколько лет у вас бываю, а до сих пор не разобрался: кому она матерью приходится — Николаю Ильичу или Елене Ивановне?

— Папина она мать…

— Ну вот, видишь. Значит, она Елене Ивановне… как это называется? Свекровь. А она всегда: «Аленушка… Леночка…» А мои теперь уже никак друг друга не называют… И отца втравили. Раньше он всегда спокойный был, уравновешенный, а теперь осатанеет от их грызни — орет на всех, как псих. По-моему, он тоже не прочь бы от этого семейного счастья рвануть, куда глаза глядят. Что ни день, то семейный сабантуй. Ведь вот твоя бабка не лезет к вам со своими поучениями, не грызет всех, не ворчит с утра до ночи…

— Не обольщайся, сын мой, не греши завистью. И ворчит, и поучает, порой даже весьма активно…

— Не знаю! — перебил Женя. — У вас в семье и воздух словно другой… Хотя я и не поклонник матриархата…

— А у нас не матриархат, у нас бабриархат. Как себя начинаю помнить — в центре семьи — бабушка. Она еще не старая была, сама нас никогда не била, а попробуй кто из ребят ей нагрубить, сейчас от мамы или от отца по затылку схлопочешь или леща хорошего пониже спины. Отец женился молодой, им обоим еще учиться надо было. Года не прожили — Вера родилась, потом я, потом Павка… Все на бабуле держалось.

— Так раньше и у нас нормально было. Жили как люди…

— Нормально, пока бабка нужна была… — неожиданно подал голос Саша. — Пока она и за кухарку, и за прачку, а главное за няньку отвечала…

— Не упрощай, старик. Все значительно сложнее, чем ты думаешь. Все дело в том, что характер у нее стал непереносимый. Вечно всем недовольна, не одно, так другое. И опустилась до безобразия, неряшливая стала, смотреть противно. Алехина бабка, по-моему, старше, а всегда такая чистенькая, аккуратная, никакого сравнения…

— Чистенькая… аккуратная, да. А ведь сама-то она для себя уже ничего делать не может… — тихо проговорил Алексей. — Наши рубашки маме частенько некогда погладить, а бабушкины одежки она всегда найдет время и постирать и отутюжить. И моет она бабушку сама… кацавейки ей какие-то тепленькие шьет… И готовит она ей отдельно… Раньше у бабушки самое любимое было кусочек селедки с уксусом… А теперь ей ничего нельзя, я как-то попробовал из ее кастрюльки — безвкусно, пресно, не соленое — от одного такого супчика поневоле жизни не рад станешь.