Сергей Снегов: В глухом углу

— Оформился? — спросил он.

— Оформился! Но от мамы требуют согласия.

— А куда? Неужели к медведям? Ты же их не любишь!

— Ну и что же? — ответил Игорь, убегая. — Зато место хорошее — все надо начинать!

— Ну и на ГЭС пока ничего нет! — сказал Вася и поглядел на девушку, все так же одиноко стоявшую в стороне; она не ответила. — Прямо написано: «Остальное сделаете вы!»

К нему подошел высокий узкоплечий паренек с сонным лицом.

— На ГЭС, значит? Тебя Вася? Я — Леша. Давай в Норильск.

Вася с жалостью посмотрел на него.

— Вот еще — в Норильск! Видал шалаши норильские — по шесть этажей!.. Лучше уж в Москве оставайся, тут тоже каменные дома попадаются! Нет, я поеду строить, а не гулять по бульварам.

Леша ткнул пальцем в плакат ГЭС.

— Думаешь, здесь без бульваров? А если нет, так скоро будут.

— А кто тебе сказал, что я на ГЭС? — строго спросил Вася. — Мы с приятелем, — он кивнул на дверь, куда умчался Игорь, — в Рудный решили.

Леша ухмыльнулся.

— В Рудный только дураки… Никаких удобств. И зарплата меньше — разве не слыхал? Я с ума не сошел.

Вася рассердился.

— Ты с ума никогда не сойдешь. Нет того самого, с чего сходят — понял? Тебе только с одного готовенького на другое. Не дурак, точно!

Леша, красный, бродил от щита к щиту. Все в нем кипело, то хотелось заплакать, то подкатывала ярость — в морду бы этому курносому нахалу!

Разные люди выстроились перед столами представителей отдаленных строек. Разные были причины, заставившие их добиваться комсомольских путевок. Одни не поладили с родителями и рвались на волю — в самостоятельное существование. Другим надоела теснота старенькой московской квартирки, опостылели соседи. Третьих не устраивало, что на перекрестках стоят милиционеры, знающие их в лицо. Четвертые мечтали о подвигах, о преодолении трудностей, о заслуженных в трудовых боях орденах. Этих было больше всего в пестрой юной толпе, хлынувшей в райком комсомола. Но они стеснялись высоких мотивов своего прихода, краснея, подыскивали объяснения, попроще, пообычнее, хотя это стремление к подвигу и было, пожалуй, всего естественней.

— Ну, как — зачем еду? — выдавливал из себя паренек, вербовавшийся в Норильск. — Захотелось… Вам разве не все равно?

Вербовщик с сомнением поглядывал на взволнованного паренька и таких же, как он, взволнованных пареньков и девушек. Вербовщику нужны были опытные рабочие, стойкие люди, а что будет вон с этим, с горящими глазами, когда разразится первая пурга? Представитель вертел паспорт и комсомольский билет, придумывая, как бы поделикатней отказать.

Его сосед, колымчанин, не был так строг. Он вербовал людей не просто на стройку — в новую страну, открытую за непроходимыми горами, на берегах неизученных рек. Дали бы ему всю Москву — что же, и Москву можно расселить, всем найдется работа. Но и этот бестрепетный человек смутился, когда развернул трудовую книжку Георгия Внукова, двадцати одного года, беспартийного, по профессии слесаря.

Он поднял голову. Перед ним стояли два чем-то похожих и очень разных парня, один постарше, другой помоложе. У старшего, Георгия, было самоуверенное лицо человека, видавшего виды и знающего себе цену. Он был красив, хорошо одет, завит. Угрюмый облик младшего особенно не понравился представителю.

— Четыре увольнения с работы, — читал вербовщик. — По статьям — драки, прогулы… Две отсидки в колонии — успел, однако. А после колонии еще год — условно. Почему такие условности?

— Оплошка вышла, — снисходительно и весело объяснил Внуков. — Полез в карман за платком. По случаю тесноты в чужой карман угораздило. Судья попался недоверчивый.

— Но добрый. На Колыме судьи построже к подобным оплошкам. А это — брат, что ли? — Он кивнул на младшего.

— Брат. Сашок. Парень — ничего. Многим нравится, — которые плохо знают. Ты поклонись, Саша, чтобы не подумали, что грубиян.

Вербовщик протянул руку за документами Саши.

— Тоже сидел?

— Сидеть не сидел, а высиживал, пока разбирались, — с той же веселостью объяснил старший. — Бюрократия: анкеты, справки… При коммунизме будет проще — выпускать станут сразу после задержки.

— Почему ехать надумали? Москва надоела — шумно, наверно?

— И шумно, — согласился старший. — Больше старики шумят — то не нравится, другое плохо. Воздух спертый от попреков. С родными жить — по-волчьи выть. Приходится брести, куда светофор светит.

Вербовщик протянул парням их документы.