Сергей Снегов - В полярной ночи

Через полчаса снег вдруг перестал валить, и ветер внезапно оборвался. Сразу стало очень светло, и с платформы открылся вид на отдаленные холмы. С запада шло огромное, ослепительное сияние — резкая граница сумрака и света перерезала тундру надвое и бежала за поездом. Последние слои непроницаемых, угрюмых туч торопливо обгоняли поезд и уходили на юго-восток, по другую сторону от них простиралось беловато-голубое пустое небо. Солнце взрывом вырвалось из-за туч — все сразу залило ярким сиянием. В снегу вспыхнули маленькие, острые огоньки, и воздух наполнился туманом разноцветного, торжествующего света. Стало жарко. Пассажиры, отряхивая насевший снег, распахнули шубы, платки и шали.

— Типично арктические штучки, — сообщил с важным видом Непомнящий. — Если через двадцать минут завоет пурга и ударит сорокаградусный мороз, я не удивлюсь. Заполярье противоречит здравому смыслу, смешно искать логики в его явлениях.

Пласт снега, лежавшего на земле, становился все тоньше. А через некоторое время — никто не уловил, когда это случилось, — цвет тундры неожиданно изменился. Она была уже не серо-зеленой, не белой, блистающей яркими, разноцветными огнями, а глубоко, всеобъемлюще красной. Она вся сверкала и переливалась этим одним цветом во всех его оттенках, от рыже-оранжевого до темно-вишневого. Все было красное — холмы, куски ровной земли, растения, покрывавшие землю, даже вода озерков блистала отражением красного сияния. И это красное сияние простиралось в обе стороны от дороги, до самого горизонта, — его непрерывность, густота, яркость казались неправдоподобными.

Во время минутной остановки поезда на перегоне — машинист накапливал пар — Непомнящий соскочил с платформы, отбежал в сторону, наклонился к земле и, торжествуя, вернулся обратно. В руке у него был измятый стебель какого-то низкорослого растения, крепкого, как канат, и похожего на канат своей гибкостью и сплетением многочисленных волокон. Все в нем было пламенно-красного цвета — тонкие, узкие листья, ветки, стебель, даже плотные, жилистые корни. Растение передавали из рук в руки, осматривали, мяли, складывали, снова выпрямляли.

— У нас таких не бывает, — с осуждением сказал Турчин, недоверчиво осматривая растение.

Непомнящий, тыкая руками в красный простор, воскликнул голосом ярмарочного зазывалы:

— Фантастичность Арктики как обыденная реальность! Мир из неведомой планеты, перенесенный на землю! Типичный марсианский пейзаж среднего пошиба! Сейчас появятся сами марсиане с хоботами вместо носов и щупальцами вместо рук. Будьте готовы к борьбе миров!

А Седюк повернулся к Варе и дружески ей улыбнулся.

— У нас тоже леса осенью пламенеют, — сказал он. — Но эта заполярная щедрость превосходит все, что я видел прежде. Нет, знаете, мне даже нравится. Посмотрите на эту пылающую равнину — правда, красиво?

Девушка задумчиво ответила, оглядывая тундру:

— Может быть, это и красиво. Но меня пугает все, даже эта красота. Меня страшит полярная зима. Она ведь совсем близко.

Седюк сдвинул брови, сжал губы, — он словно думал о чем-то, что не сразу складывалось в отчетливую мысль. И слова его были медленны, он словно сам с собою рассуждал вслух:

— Люди здесь живут — пусть в чумах из оленьих шкур. А нас ждут квартиры — возможно, неблагоустроенные, но все-таки со стенами, полами и крышами. Меня пугает другое. Вы видели разгрузку? Снабжение этого строительства, как видно, организовано из рук вон плохо. Меня смущает… нет, больше — меня бесит мысль, что едем мы, может быть, напрасно и в то самое время, когда стране, фронту нужен каждый человек, каждая пара рук, мы будем сидеть у печурок и сводить мелкие соседские счеты за неимением других дел. Вы понимаете? Что, если всем нам нечего будет делать? Это только предположение. Но одно такое предположение приводит меня в бешенство.

Варя с сочувствием слушала Седюка. Ей казалось, что она понимает характер этого человека: он терзается, думает только об одном, все свои поступки, все дела других людей рассматривает в свете этой одной думы. Она, казалось, слышала его гневные невысказанные слова: «Ну вот, страна твоя в смертельной опасности, а ты? Ты на передовой? Нет, ты скитаешься по эвакуациям, отлеживаешься в теплушках, месяцы мирно спишь на полустанках — те самые месяцы, что, может быть, решают судьбу твоей родины…»

Варе захотелось сказать что-нибудь такое, что могло бы сразу его утешить. Она возразила: