Анатолий Клещенко - Камень преткновения

— Звериная. Таких дорог попадется много. Нам следует держаться на юго-юго-запад, визира — только ориентир для нас. Километров через двенадцать выйдем на следующую…

В тот день они не дошли до следующей визиры. Бессонная ночь и перевалы через бесконечное количество сопок вымотали обоих. Ночевали они под громадным, густым кедром, по настоянию Петра Сергеевича не разжигая костра. Спали в большом ворохе свежего пихтового лапника, крепко прижимаясь друг к другу.

Второй день пути рассеял несколько страхи Петра Сергеевича. Он не вздрагивал, не оглядывался рывком назад, если под сапогом Фиксатого ломалась ветка. Не замирал, хватаясь рукой за сердце, приняв крик сойки за окрик преследователя. Не вглядывался, покамест не начинали слезиться глаза, в кусты позади, где померещилось ему какое-то движение.

Привычными стали крики птиц, трески и шорохи тайги. Примелькались движения теней и солнечных бликов среди листвы и хвои. Видимо, и к самому страху он начал привыкать, а привычное не пугает.

В мешке у Фиксатого, кроме хлеба, оказались котелок и запас соли: недаром этот побег — четвертый на его совести! День был хмурым, оба беглеца по пояс вымокли в холодной росе, и Петр Сергеевич согласился на разведение костра:

— Только из сухих дров, пожалуйста. Сухие меньше дымят…

У него тоже имелся некоторый опыт.

Робея снять и развесить одежду для просушки, оба поворачивали к огню то один, то другой бок. В котелке закипела вода. Кипяток горько припахивал дымом, но Петр Сергеевич глотал его, обжигаясь, радуясь живительному теплу. Густо посоленный хлеб и в лагере не казался таким вкусным!

— Ты на воду не нажимай, от воды слабнут, — поучал Фиксатый, поправляя хворост в костре.

Вечером, перед тем как обосноваться на ночлег, он вынул все из того же заплечного мешка моток тонких сыромятных ремней.

— Прошва. На конном дворе увели ребята. Будем с тобой мясо доставать…

Петр Сергеевич только кивнул равнодушно, занятый своими мыслями, и опять устремил взгляд на пламя костра. Фиксатый прихватил топор и легкой пружинящей походкой направился к сосновому бору, опаленному до половины стволов давним низовым пожаром.

Когда он вернулся, спутник его спал или притворялся спящим. Фиксатый ухмыльнулся, подбросил в костер топливо и подставил спину теплу, укладываясь на подстилку из пихтовых веток.

На рассвете Петра Сергеевича разбудил холод. Пытаясь унять дрожь, он принялся сгребать в кучу обгорелые сучья на кострище и, только отдернув ладони от начинающего обжигать пламени, спохватился, что он один. Фиксатого не было. Петр Сергеевич сразу забыл о костре, об утреннем холоде и вскочил на ноги, озираясь.

Один?

Совсем один?

Испугаться он не успел, он растерялся только. Фиксатый неожиданно вылез из кустов, небрежно швырнул наземь большую черно-синюю птицу.

— Второй оторвался и петлю с собой унес. Видать, я привязал плохо.

В первый раз за многие-многие дни почувствовал Петр Сергеевич невыразимую словами легкость и ясность радости. Хотелось рассмеяться, расцеловать этого уголовника, но геолог сдержался и сказал вовсе не то, что следовало бы сказать:

— Глухарь?.. Очень хорошо… Очень кстати…

— Это меня один сибиряк научил — петли ставить, — с лицемерной скромностью похвастался Фиксатый. — Изувечил он кого-то по пьянке, восемь лет ему дали. Мы с ним в сорок седьмом из Колымы уходили. Тоже фрайер, а мужик был что надо!..

Горячая похлебка с забытым в лагере густым ароматом мяса только настроение испортила Петру Сергеевичу — она положила начало невеселым думам.

За какую вину столько лет отвыкал он от всего, что вкусно, удобно, красиво? Какое преступление искупал рядом с ворами и растратчиками, спекулянтами и, может быть, даже с действительными врагами народа? Разве он виноват теперь, что приходится, словно волку, бежать в лес, заметать следы?

Он не виноват, нет.

Не виноват даже бригадир, который обманом заставил его бежать.

Виновата судьба — стечение непонятных обстоятельств. Стихия.

Виноваты те, чьи действия непостижимы для него. Какая-то противоестественная, но реальная сила, перед которой Петр Бородин беспомощен.

Они заставили его смотреть на мир через решетку. Якшаться с уголовниками, с подонками. Бежать. Бежать даже от встреч с людьми. Шарахаться от кустов и деревьев на родной земле — на своей земле, по которой никто не смеет запрещать ему передвигаться свободно!

Смеют запрещать…