Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Барон медленно повернулся ко мне:

— Ти слишишь? Это ужас какой-то! Надо ехать к Сереже, срочно, хоть завтра! — И не сдержал себя. — Федор, неужели прах Шаляпина будет и впредь покоиться в Париже?!

Шаляпин не шелохнулся, вопроса будто не слышал, только лицо стало еще более собранным, напряженным...

...Назавтра, когда барон уехал в свой офис-магазин, мы с Федором Федоровичем спустились на кухню, выпили кофе и принялись за уборку: я подметал пол, протирал пыль, а он мыл посуду; принявшись за сковородку, покачал головой:

— Так много масла и прекрасного свиного жира от вчерашних отбивных... Жаль ставить под кипяток, вполне можно б было еще раз поджарить мясо...

Сердце у меня сжало, я ощутил свою потерянную малость из-за беспомощной жалости к судьбам человеческим, и, не в силах сдержать себя, повторил слова барона:

— Федор Федорович, Шаляпина так ждут в России...

Да, много у нас горестного, сплошь и рядом происходит то, что и объяснить-то нельзя, но ведь память по Федоре Ивановиче только дома хранят, где же еще?! Несчастные — по несчастному гению, лишенному Родины...

...Вернувшись в Москву, я позвонил из Шереметьева:

— Победа! Семья Шаляпиных, отвергавшая ранее самое идею о перезахоронении Федора Ивановича, дала согласие на перевоз праха!

— А кто, собственно, позволил привозить в страну социализма прах антисоветчика, лишенного нашего гражданства?

Голос культурного босса был холодно-сострадающим. Ноги мои сделались ватными; в стеклянной кабинке автомата сразу стало очень душно и по-могильному сыро.

— Талант не имеет гражданства, — заметил я, понимая, что я говорю не то, а тем более не тому; передо мною вновь была столь знакомая нам из многовековой истории России ватная стена — куда страшней стены бетонной или даже железной...

— Странная позиция, — ответил незримый собеседник. — Она лишена самого понимания наших традиций, — как вековечных, так и революционных...

Говорил я с человеком весьма высокого уровня; такого не обойдешь; понял, что надежда осталась лишь на Андропова.

Он тогда уже был Секретарем ЦК, его городской телефон, который Андропов дал мне в 1967 году, только-только переехав на Лубянку, сохранил и на Старой площади.

Звонить ему из Шереметьева я не стал, решив собраться, проана­лизировать произошедшее заново, оправиться от шока, выстроить схему беседы, хотя знал — со времени первой с ним встречи, — что Андропов мягко, но изначально ломал любые схемы, разговор предпочитал эмоциональный, но никак не выстроенный.

Я никогда не забуду того дня, когда у меня на квартире раздался телефонный звонок — было это семнадцать лет тому назад, в столовой сидели братья Вайнеры, старший, Аркадий, играл на аккордеоне Высоцкого, пел хрипловатым голосом «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты», всем нам не было еще сорока, праздновали выход в свет новой книги братьев, приехал режиссер Левон Кочарян, и было весело за столом, на котором было много вареной картошки, малосольных огурцов и фабричных пельменей, залитых рыночной сметаной, и никто не мог предположить, что вскорости я похороню отца, и Левона Кочаряна, и «кандальника» Митю Солоницына — Господи, как быстролетно время, все можно вернуть, даже традиции, вот только время невозвратимо...

Звонок прервал наше веселое пиршество, я снял трубку и услышал густой голос:

— Товарища Семенова, пожалуйста...

Один из широко известных в ту пору драматургов, братьев Тур, искрометно-веселый Петр, советовал мне отвечать на звонки женским голосом, заранее выспрашивая, кто просит и зачем, чтобы легче отвечать, — коли звонок не нужный, — «пробуйте завтра вечером». К счастью, я ответил своим голосом:

— Кто его просит?

— Андропов.

— Какой Андропов?

— Меня недавно назначили председателем КГБ... О, врожденность нашего привычного рабства! Я автоматически вскочил со скамейки и резко махнул рукой Вайнеру — «перестань играть!»

В комнате стало тихо, только Дунечка, дочь, кроха тогда, продолжала напевать колыбельную своей безногой кукле, — больше всего, я заметил, девочки любят увечных, генетический код бабьей жалости; мальчишки выбрасывают оловянных солдатиков, если они сломались; глухари, закон тока, примат красоты, сплошь и рядом показушной...

Я с трудом удержался, чтобы не выпалить привычное: «здравствуйте, дорогой Юрий Владимирович!»

Не потому «дорогой», что дорог он мне, а потому лишь, что высокий начальник, благодетель, патриарх...