Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

(Хаусхофер ошибался. Он дорого заплатил за свои ошибки. В августе 1944 года после неудачного покушения на Гитлера был казнен самый его любимый человек на земле — сын, Альберт. В его окровавленном пиджаке, после того как офицеры СС выстрелили ему в затылок, а затем — контрольно — в сердце, были найдены стихи-проклятие:

Отец, верь, с тобою говорила судьба!

Все зависело от того, чтобы вовремя Упрятать демонов в темницу...

Но ты сломал печать, отец,

Ты не побоялся дыхания дьявола,

Ты, отец, выпустил демона в наш мир.

После войны Карл Хаусхофер убил свою жену и себя — ему больше не для чего было жить. Но это случилось не сразу после нашей победы. Целый год он ждал, веруя в чудо — он все еще верил, что Гитлер возродится из пепла. Воистину — слепая убежденность страшнее цинизма.)

Гесс выполнил волю Гитлера, сформулированную Борманом. Гесс (а может, уже и не Гесс, а ПОДМЕНА) был удивлен, когда в Англии его отвезли в тюрьму — он искренне верил, что его ждет герцог Хамильтон в своем замке. Через двадцать часов после вылета заместителя фюрера, когда стало ясно, что его миссия провалилась, адъютант Гесса, капитан Карл Хайнц Пинч был приглашен из Пуллаха, под Мюнхеном, в ставку фюрера — на завтрак. Гитлер был ласков, угощал гостя изысканными деликатесами, сам же ел морковь и сушеный хлеб. Обласкав Пинча, поскорбев о судьбе своего друга и его, Пинча, повелителя, Гитлер посмотрел на Бормана, сидевшего от него по левую руку. Тот обернулся: в дверях стоял его младший брат, Альберт Борман.

—Вы арестованы, Пинч, — сказал Борман. — Следуйте за мною.

Через час семья Гесса была выселена из квартиры на Вильгельм-штрассе, 64. Дом, принадлежавший Гессу на Хартхаузершрассе, тоже был конфискован. (Однако Борман тайно посещал сына Гесса — Вольфа. Мальчик был до невероятного похож на заместителя своего отца.) В тот же день Борман поручил арестовать все бумаги Гесса. Эту работу выполнил тихий и незаметный шеф гестапо Мюллер.

С 1931 года он ни разу не был на докладе у Бормана — он лишь выполнял его приказы, мучительно ожидая одного: кто выполнит приказ Бормана об его, Мюллера, аресте: в рейхе не позволяли долго жить тем, кто много знал (законы кодлы).

После крушения Гесса вся власть перешла в руки Бормана. Он отныне контролировал все финансы партии. Он руководил всеми заграничными центрами НСДАП. Ему подчинялись все гауляйтеры — и в Германии, и в оккупированных территориях. С ним обязан был согласовывать любой внешнеполитический шаг Риббентроп. Ни одно мероприятие армии не проходило без его санкции. Когда начальник имперского управления безопасности Рейнгард Гейдрих попытался отстоять свою автономию, Борман положил на стол фюрера данные о том, что Гейдрих, самый страшный антисемит рейха, виновный в миллионах убийств женщин и детей только за то, что они были рождены евреями, является внуком концертмейстера венской оперетты Альфреда Гейдриха, заказывавшего себе мацу в дни еврейской пасхи. Судьба Гейдриха была решена. Фюрер вызвал его для объяснений. Из кабинета Гитлера шеф РСХА вышел в слезах. Он был назначен протектором Богемии, затем сработал огромный аппарат рейха — данные о Гейдрихе легли на стол английской разведки, и никто из по­священных не помешал убийству. На смену Гейдриху пришел Эрнст Кальтенбруннер, который Борману был предан больше, чем Гиммлеру. Цепь замкнулась. Борман отныне обладал реальной властью, большей, чем сам Гитлер. «Бензин ваш, идеи наши» — Борман лимитировал «выдачу бензина» на претворение в жизнь идей фюрера. Он, однако, не лимитировал выдачу денег тем эмиссарам рейха, которые, начиная с 1942 года, переместились в Латинскую Америку. Впрочем, это не входило в противоречие с идеями Гитлера: тот сказал еще в начале тридцатых годов: «Наши идиоты потеряли две германские территории — Аргентину и Чили. Задача заключается в том, чтобы вернуть эти территории рейху».

Вместе с Кальтенбруннером поднялся его ближайший друг — Отто Скорцени.

— Как вы относитесь к Канарису?

— Гнусный предатель. С ним невозможно было говорить. Он словно медуза выскальзывал из рук. За один час он мог десять раз сказать «да» и двадцать раз «нет». Он поил кофе, расточал улыбки, жал руку, провожал к двери, а когда ты выходил — невозможно было дать себе ответ: договорился с ним или нет.

— Его оппозиция режиму Гитлера была действительно серьезной?

—Во время войны солдат не имеет права на оппозицию, — отрезал Скорцени. — Любая оппозиция в дни войны — это измена, и карать ее должно как измену. Я ненавижу Канариса! Из-за таких, как он, мы проиграли войну. Нас погубили предатели.