Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

ПОПОВ. Не прикидывайся ребенком! Ты что, не знаешь, как много добра нам принес тридцать седьмой год? Мы тогда каленым железом выжгли всю сволочь!

ИВАНОВ. А сколько невинных пострадало? Сколько ошибок было?

ПОПОВ. Ошибок? Это тебе кто сказал... А? Про ошибки-то?

ИВАНОВ. Сталин.

ПОПОВ. Врешь! Сталин про перегиб сказал... А перегиб — это не ошибка, Иванов! Это — перегиб!

ИВАНОВ. Понял.

ПОПОВ. Вот то-то и оно! А все равно упрямишься. Твои показания принесут пользу стране. Мы еще раз покажем обострение классовой борьбы по мере продвижения вперед, понимаешь?! Это смобилизует народ!

ИВАНОВ. Точно?

ПОПОВ. Конечно. И ты лишнюю специальность приобретешь: станешь сценаристом, пока мы здесь будем работать и писать твои показания. Потом получишь срок и — пожалуйста, занимайся приключенческой литературой. В камере я тебя поднатаскаю на сюжетных ходах! (Весело смеется своей шутке.) А сейчас пойми: не мне твои показания нужны. Не мне!

ИВАНОВ. Слушай, Попов. Вот ты о пользе государству говоришь. Сделай настоящую пользу, помоги мне связаться со Сталиным. Если тебя кто-нибудь заставляет из меня вытягивать показания, мы тому человеку вместе голову сломим, поверь мне...

ПОПОВ. Ты что — уже готов? Тронулся помаленьку? Я ж тебя за такое предложение заморю.

ИВАНОВ. Ты мою правду не заморишь.

ПОПОВ. И правду тоже заморю!

ИВАНОВ. Правда — бессмертна...

ПОПОВ. Бессмертна, говоришь? Так помоги этой бессмертной правде, Иванов. Тебя об этой помощи прошу не я, Сталин требует!

ИВАНОВ. Что?!

ПОПОВ(достает из стола заявление Иванова Сталину). Это твое сочинение?

ИВАНОВ. Не пропустили, значит...

ПОПОВ. Ну почему же... Письмо к нему попало. Ты фигура такая, про которую он слыхал. Вот его резолюция, слушай: «Добиться показаний от врага народа Иванова любыми методами. Сталин».

ИВАНОВ. Думаешь, я тебе поверил?

ПОПОВ. Трудно мне с тобой, Иванов. На, смотри...

ИВАНОВ. Подпись подделать не трудно. Он так никогда не напишет.

ПОПОВ. Правильно. Не напишет. Он умер позавчера.

ИВАНОВ. Как же ты можешь кощунствовать так?

ПОПОВ. Снова не веришь? На газету. Читай.

Протягивает Иванову газету. Тот читает ее. Сползает со стула, плача. Он плачет и не может найти

в себе силы, чтобы сдержаться.

ПОПОВ. Поплачь, слезы успокаивают душу. Платок дать? Вот, понимаешь, штука какая, Иванов. Поэтому мы обязаны выполнить указания товарища Сталина. Если ты мне не веришь, что это он напи­сал, — хочешь, я доставлю тебя к Лаврентию Павловичу? Но — не советую. С Рюминым познакомился? Так вот, Лаврентий Павлович может быть еще более сердитым. Ну? Как? Подпишешь?

ИВАНОВ. Нет.

ПОПОВ. Смотри, кончишь пулей в лоб.

ИВАНОВ. Ты.

ПОПОВ. Что?

ИВАНОВ. Ты кончишь пулей в лоб.

Попов звонит по телефону.

ПОПОВ. Алло. Заберите врага народа Иванова на допрос к товарищу Берии!

Комната С е м е н а. В комнате — он и Н А Д Я.

НАДЯ. Сень.

СЕМЕН. Да!

НАДЯ. Ну почему ты все время молчишь?

СЕМЕН. Думаю.

НАДЯ. Думай вслух.

СЕМЕН. Это уже Ломброзо, Надюша: вслух думать.

НАДЯ. Ребята ведь с утра ушли в ЦК. Если бы что-нибудь было плохо — они б давным-давно вернулись.

СЕМЕН. Да.

НАДЯ. Вот опять — не веришь.

СЕМЕН. Ты очень хороший человечек, Надя!

НАДЯ. Слишком ты уменьшительно обо мне говоришь. Не по росту.

СЕМЕН. Да.

НАДЯ. Ты слушаешь меня?

СЕМЕН. Конечно.

НАДЯ. Сенечка, дорогой, ну правда же, все должно быть в порядке! Они восстановят тебя!

СЕМЕН. Да разве в этом дело, Надя? У меня шоферские права есть, я хоть завтра пойду на стройку. Не в этом вовсе дело. Помнишь, у Чехова? Из «Дяди Вани». «Маменька, ведь я талантлив, я мог бы стать Шопенгауэром, Гёте!» У меня-то маменьки нет, кому жаловаться? В России талантливых много, переживут. Мне только странно: зачем же меня так отсекать? Кто хочет сделать меня врагом? Так что все значительно сложнее, Надя. Ты даже не представляешь себе, как все сложно.

НАДЯ. Я представляю.

СЕМЕН. А я понимаю. Представить, конечно, можно. Я не совсем точно сказал. Понять — нельзя со стороны. Это можно понять, только пережив самому. Когда человек, с которым в первый раз стал на лыжи, первый раз поехал на велосипеде, в первый раз пришел с ним в школу — с которым прожил двадцать два года и которому верил как самому себе, — оказывается врагом, вернее, когда моя советская власть говорит, что он враг, — представить можно. А понять... Нет, понять нельзя.

НАДЯ. Ты очень плохо выглядишь, Сень...