Златослава Каменкович - Его уже не ждали

— Вы великий журналист! — перебил старика Гриць. — Это сказал Кузьма Гай. Он сказал, если вы выйдете из дому, жандармы могут вас убить, как будто случайно, нечаянно… Не надо, не выходите! — с детской непосредственностью выпалил мальчик.

Сокол, растроганный, привлек к себе Гриця.

— Татусю, выпей… — Девочка бережно поднесла отцу стакан с молоком, желая доказать студенту, что отец ее послушается и выпьет молоко. Сокол взял из рук девочки стакан. Не отходя от отца, Маричка повернула голову к окну, показывая глазами Грицю на голубей, заполнивших весь подоконник.

Шецкий с напряжением следил за Соколом, который поднес к губам стакан с молоком.

Вдруг на улице, почти под самыми окнами, грянул выстрел.

— Ай! — испуганно вскрикнула девочка, схватив отца за руку. Стакан упал и разбился.

На улице кричали:

— Стой! Стой!

— Держи-и!..

Сокол кинулся к балкону.

— Полиция кого-то преследует, — встревоженно проговорил он, снова входя в комнату.

Девочка плакала, поглядывая на расплескавшееся молоко.

— Не надо, глупенькая, мама принесет еще.

— И ты все до капельки выпьешь?

Сокол, улыбаясь, утвердительно кивнул головой.

Стоящий у окна Шецкий, чтобы скрыть досаду, барабанил пальцами по стеклу.

— А ты, Иван, хотел ослушаться Гая, — упрекнул старый Мартынчук.

Вздохнув, Шецкий сказал:

— Паникерство! Не похоже на Гая! Место Сокола — на баррикадах!

— Ов-ва, пан академик, — качнул головой Остап Мартынчук. — У властей пуль припасена тьма-тьмущая, а у народа Иванов Соколов не так уж много.

— Гай — отважный человек, — в раздумье проронил Сокол. — Человек дела и подвига. Вероятно, у него есть основание тревожиться.

Сокол подошел ближе к Шецкому и так, чтобы не услышал никто, прошептал:

— Я не успел сказать Гаю. У меня есть все основания не доверять Стахуру. Сейчас такой момент… Знаете, змея не с голоду кусает. Надо немедленно предостеречь Гая. Всякое может случиться.

— Пока можно пройти на Стрелецкую площадь, постараюсь увидеться с Кузьмой.

И Шецкий, опустив глаза, выбежал из комнаты.

Во дворе перед дворцом наместника стояла карета. Запряженные цугом, вытанцовывали белые лошади. На карете громоздились чемоданы и баулы. Вокруг гарцевал эскорт гонведов. Ожидали графиню и ее сына, которые уезжали в Карлсбад, где отдыхал наместник.

Спустя полчаса, когда карета с фамильными гербами графов Понинских приближалась к вокзалу, начальник гарнизона получил приказ: всех гонведов отправить к ратуше и на Стрелецкую площадь, окружить Краковское предместье, закрыть все заставы, крестьян в город не пускать!

Вскоре под барабанную дробь, печатая шаг, к баррикаде на Стрелецкой площади подходили солдаты-усачи.

— По местам! — скомандовал Гай.

Обер-лейтенант в белых перчатках и в каске со шпилем, остановившись неподалеку от баррикады, сложил руки рупором и крикнул:

— Расходитесь! Иначе будем стрелять!

И тогда возле красного флага на гребне баррикады появился студент Стефан. В наступившей на миг глубокой тишине он крикнул:

— Братья солдаты! В кого стрелять собираетесь? В таких же тружеников, как и вы сами, в своих товарищей, которые не хотят больше терпеть насилие и произвол. Вспомните свои голодающие семьи…

Обер-лейтенант прицелился в студента, но Стефан, не обращая на него внимания, с возрастающей силой продолжал:

— Власти стреляют в народ, а настоящих кровопийц и убийц прикрывают законами!

Грянул выстрел. Стефан без единого стона замертво упал на руки Ярослава.

Обер-лейтенант рассвирепел:

— Слушать мою команду! По бунтовщикам и изменникам — ого-онь!

Раздался нестройный залп. Баррикада ответила ураганом камней. Солдаты немного отступили.

Гай увидел еще совсем молоденького солдата, который бросил винтовку и побежал к баррикаде. Рабочие протянули ему руки, и солдат оказался среди них.

— Что ж ты сделал, парень? — крикнул солдату Казимир. — Зачем винтовку кинул? У нас, видишь, ни одной нема. Камнями воюем…

Кто бы мог подумать! Солдат-перебежчик оказался сыном Василя Омелько. Ярослав Калиновский в это время заделывал брешь в стене баррикады и не подозревал, что рядом — его молочный брат. Отец сразу узнал сына и бросился его обнимать.

— Солдат ты мой горемычный, — не утирая слез радости, приговаривал Василь. — Таки встретились, довелось… Во всех казармах искал, измучился. Нема, говорят, Сашка Омелько. А один офицер даже насмехался: «Иди, — говорит, — старый, иди, нечего тут вшей трусить».