Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

— Не вмешивайся! — зашипел фельдшер. — Освободите комнату… Ух, как начадили махрой…

Калюжный и Степанюк вышли из горенки. Оба они испытывали чувство неловкости: этот маленький задира фельдшер выставил их из дому, как мальчишек.

— Заноза! — сказал Степанюк.

— Крыса! — подтвердил Калюжный.

Пока он возился там с компрессами и примочками, громыхая кастрюлями, покрикивая на жену Кузьмы, они стояли на тесном дворике, глядя на синюю равнину за Донцом.

— Вот он каков — инженер Лагутин, — молвил Степанюк в раздумье. Он представлял знаменитого геолога совсем другим; строгим и надменным, в окружении дюжины помощников, носильщиков, секретарей. — А с виду и ласков, и прост…

Калюжный думал о чем-то своем.

— Так что ждем гостей, Арсений… Скоро сюда подкатит хозяйская коляска: «Милости просим, господин инженер, на квартиру к управляющему!» Или к самому хозяину: «Прошу-с, вашблагородь»… А интересно, если бы он знал, что я у жандармов на заметке? Что он сказал бы? Да что он скажет? Этот фельдшер, ябеда, сейчас же нашепчет, на испуг возьмет… Еще бы! Калюжный опасен, красный флаг после восстания хранил…

— Зря ты это, Кузьма… Как он о Марийке твоей сказал? «Синеглазая… Девочка моя…»

Размахивая чемоданчиком, фельдшер выбежал из мазанки. Только здесь, во дворе, он вспомнил о своей шапчонке, торопливо надел ее и строго глянул на шахтеров.

— Чтоб не беспокоили мне больного… Лезете, допытываетесь. И что за народ!

Он убежал, скользя короткими ножками по ледяной тропинке, что-то недовольно бормоча. Марийка открыла дверь и, глядя удивленными синими глазами, сказала;

— Папаня, иди домой… Мамка плачет…

Калюжный вошел в полутемные сенцы и только взглянул на жену — понял: маленький фельдшер все успел рассказать. Наталья старалась сдержать слезы, но они текли и текли по ее смуглым щекам.

— Такие мы люди… Голые, нищие… — выговаривала она, заикаясь. — Самые что ни на есть пропащие… Самые бунтовщики…

— Пускай болтает, — строго сказал Кузьма. — Он хозяйской ласки добивается, холуй, потому каждому, кто постарше, сапоги лижет…

Лагутин услышал голос Кузьмы и позвал его негромко:

— Только на минуту, если можно…

«Будет допытываться, — решил Кузьма. — Пусть. Одиннадцать раз уже в полиции допрашивали…»

Он встал у постели, прямо глядя в ясные строгие глаза инженера.

— Фельдшер сказал вам правду. Это у меня хранился флаг…

Лагутин смотрел на него пристально, не мигая, зрачки его глаз блестели синеватым угольным изломом.

— Большая дрянь ваш фельдшер, — медленно проговорил он и прикусил губу. — Да, типичный прислужник… Такого и в дом не следует пускать. Вот что, Кузьма, извините, кажется, Петрович? Я не хотел бы переселяться от вас. Правда, здесь, в Лисичьем Байраке, есть у меня хороший друг и помощник Горлов… Знаете? Но он сейчас далеко, под Бахмутом. Вернется недели через три. А к тому времени я уже буду на ногах, даже раньше… Долго в постели не проваляюсь, — я крепок и здоров. Но мне у вас хорошо, а там, у шахтовладельца, начнутся ахи да охи, фальшивые сочувствия, соболезнования… Терпеть этого не могу!

— Мы со всей душой, Леонид Иванович… Живите! — сказал Калюжный, и маленькая Марийка удивилась, что так вдруг просветлели глаза ее отца.

Калюжный не ошибся: уже через два часа пара вороных, гривастых, тонконогих жеребцов поднесла к его мазанке большой лакированный фаэтон. Бородатый кучер с силой натянул шелковистые плетеные вожжи, и жеребцы присели на задние ноги; обледенелый булыжник брызнул под их подковами трескучей искрой.

Из фаэтона выбрался высокий бледнолицый человек с ледяшками пенсне на носу и, недовольно морщась, осмотрелся вокруг. Был он как-то нескладен, с развинченными движениями: ноги его ступали неуверенно, расслабленные в коленях и ступнях: голова вздергивалась; руки, стянутые белыми перчатками, безвольно болтались. Глядя куда-то мимо Кузьмы, он выговорил капризно и вяло:

— Э… э, любезный! А где здесь почивает господин Лагутин, профессор?

— Пойдемте, — сказал Кузьма.

Приезжий жеманно приподнял сложенные щепоткой пальцы.

— Позвольте… Попрошу дать мне руку, — здесь очень скользко.

От гостя веяло запахом ландыша. Одет он был в богатую шубу с бобровым воротником, обут в высокие резиновые штиблеты. Шляпа на нем была черная, лоснящаяся, точно смазанная дегтем, с высокой тульей, похожей на трубу. «Наверное, это и есть хозяйский сынок, — подумал Калюжный. — Значит, из заграницы прибыл, наездился по веселым местам…»