Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

«Да как же вы решились? Я тут совсем перепугался: вон, смотрите, огонь какой-то горит…»

Лампу она подняла, смотрит и смеется:

«Это дерево фосфоресцирует… Гнилушка такая. Пойдемте. Ничего страшного нет».

Добрались мы до того огонька, и правда, белый, трухлявый обломок крепи, если лампу прикрыть, светится. Теперь, по совести, очень неудобно мне сделалось. Какого труса разыграл! Но Машенька, впрочем, не шутит, не смеется, — ободрить меня хочет.

«Вы, — говорит, — если непонятное что встречаете, обязательно старайтесь понять. Здесь одна может быть опасность: газ… Этот газ — углекислота. Голову поэтому старайтесь держать повыше, газ — он тяжелый, больше понизу стелется. Но и это пока не страшно: чувствуете сквозняк?..»

Так идем мы с нею дальше, через завалы перебираемся, узкими ходками, щелями проползаем, и по дороге она мелом чертит для приметы на стойках крепи стрелки да кресты.

В книжке у нее план всей шахты набросан. Иногда останавливается, просит присветить, поправки карандашом делает. И опять мы идем все дальше, через гиблые расселины переползаем. Ничего подобного в жизни я не видел, как эта заброшенная шахта! На чем только держатся глыбы камня? Сорвется такая скала и — точка. Не вырвешься. Простым обушком ее не возьмешь.

Но вот в узеньком штреке Машенька останавливается наконец. Возбужденная, радостная, она берет мою руку.

«Это здесь… Да, точно, это здесь! Как видите, я не ошиблась. Порода непроницаемая, а до третьего горизонта — метров 15–20, не больше. Если отсюда, снизу вверх, по наклону ходок прорубить, — третий горизонт будет свободен».

Вмиг позабыл я о всех наших мучениях.

«Мог ли я подумать, — говорю, — тогда, в театре, что вы такая?»

Машенька смеется:

«Жестокая?»

«Да, жестокая. Радостно мне с тобой…»

Как мы возвращались на главную галерею, как меня камнем в спину шарахнуло да как поднимались мы потом из шурфа — долгая история рассказывать. Я первый поднялся по веревке. Ногами о стенку или о крепь обопрусь и — вверх, вверх… И Машеньку затем поднял. Вымазались мы оба и от усталости едва дышим: тут же на камень присели и смотрим в степь. Почему-то печальная Машенька стала, молчаливая. Я спрашиваю:

«Какая дума у вас?»

«Кажется, напрасны наши старания, Лука. Охрана труда в этих условиях работать не позволит. Одно, пожалуй, останется: заново эту старушку шахту проходить. Но в таком случае проще воду откачивать. Здесь и затраты огромные, и время, и риск. Боюсь не только фантазеркой, сумасбродкой меня назовут… И спрашивает растерянно, доверчиво: — Но разве я сумасбродная, Лука? Я ведь о лучшем мечтаю. Он словно дом для меня, где я родилась, да, словно дом родной — Донбасс… Я об одном вас прошу: о нашем походе пусть никто пока не знает. Поговорю и в тресте, и в обкоме. Но пока это секрет… Хорошо?»

Я дал слово.

Машенька уехала в тот же вечер. Я провожал ее на полустанок. Шли мы мимо кургана — Кременистой Могилой он у нас зовется. Поравнялись с курганом, она и говорит!

«Давайте наверх поднимемся… Интересно!»

Взошли мы на курган, на самую вершину: белый шалфей от ветра стелется, будто поземка снежная, ковыль течет. И степь наша донецкая отсюда открыта на всю свою широченную ширь: дальние шахты видны по горизонту, трубы, терриконы, копры… Машенька задумчиво смотрит вокруг и руку мне на плечо кладет:

«Когда я гляжу, Лука, на эти степи и думаю, какие богатства в них зарыты, сердце громче стучит, не терпится поскорее, как в сказке, волшебное слово сказать: „Сезам, откройся!..“»

Я на нее со стороны смотрю, взволнованный, а чем — и сам не понимаю. Мне было хорошо потому, что я рядом с нею, и мысли, и мечты у нас одни, и что оба мы чувствовали силу друг друга. Вот о чем я подумала красив человек! Я и теперь его вижу таким: стоит он на вершине, перед бескрайним простором, весь бронзовый от света. Ветер треплет распахнутый ворот белой легкой блузки, шевелит отброшенную прядь волос. В синих глазах спокойное раздумье, спокойное и смелое от веры в силу своего сердца и ума. Да, такой я ее запомнил. Мало сказать мечтательной. У нее не только во взоре — в руках уверенных тоже мечта выражалась. А эти руки знали трудную работу. Тогда впервые в жизни так гордо я взволновался и сказал себе, на нее глядя: да, красив человек! И еще я об одном подумал. Отчаянная мелькнула у меня думка! Но об этом дальше расскажу…

Машенька обещала приехать через педелю. Там, в тресте, предстояло ей спорить, доказывать, убеждать. Но мы условились, что будет она через неделю, какие бы ни останавливали ее дела.