Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Сказала она это и смотрит на меня внимательно: шутит, конечно! Однако к чему эти шутки?

Я знаю, что третий горизонт сплошь залит, захлестнут водой, — там тысячи и тысячи кубометров, — подземное озеро, больше — подземное море! И нужна могучая техника, такая, какой нынче богат Донбасс, чтобы поднять на поверхность эту насыщенную илом громадину, и то, самое меньшее, за полгода. А что мы имели тогда, в первые дни после освобождения, в прогорклом, в разрушенном нашем краю? Тут я представил себе двухкилометровый квершлаг, штреки, бремсберги, пустоты пройденных лав — весь третий горизонт, наполненный, будто ведро, по самый ободок! Сказал бы мне такое ребенок, — ребенку простительно. Но Машенька — инженер. Да не может быть, чтобы говорила она об этом серьезно!

Вижу, она ждет, смеясь глазами, и спрашивает нетерпеливо:

«Что вы об этом скажете, Лука?»

«Я ничего не скажу… Впрочем, нет — скажу… Здорово! Это все равно, что пожелать, начать искать и… найти задуманный миллион!»

Как замечаю, она не понимает моей шутки. Она продолжает задумчиво:

«Вот видите, какой вы! Если бы он так ответил. А он, Прокопенко, сказал: глупости. Романтика. Чепуха. Но это не глупости, не чепуха, это как раз и есть то, что можно и нужно сделать».

Сначала я едва удержался от смеха, а теперь, сказать по правде, немного растерялся. Неужели она серьезно в этакую сказку верит?

«Чудная ночь, — говорю, — Машенька, посмотрите: прямо на верхушку террикона вползает луна!»

Не дожидаясь ответа, она достает из сумочки записную книжку и карандаш.

«Это хорошо, Лука, что светло. Я свой проект вам коротко объясню».

Вздохнул я, в раскрытую книжку смотрю, вернее не в книжку, а на маленькую руку, что так уверенно чертит карандашом. Слушаю несколько рассеянно. А она все говорит, говорит, и сам я не замечаю, как все внимательней становлюсь, и вот уже боюсь проворонить хотя бы одно ее слово.

Великое дело блеснуло мне в этих словах! Такое великое, что будто светом всего меня озарило. Я только задал себе вопрос: а вдруг это правда? О, если правда — мы сотворим чудеса! Но как же не правда? Разве можно ей, Машеньке, не верить?

Она спросила.

«Вы верите мне, Лука?»

И я сказал:

«Верю».

…Близко, с ветки береста, неожиданной, громкой, звенящей трелью в тишину врывается соловей. Будто светлый дождь, пронизанный солнцем, щедро льется, дробясь на листве, над нами дробится и льется залетная песня. И чудится: травы сильнее дышат и гуще течет по настороженным стеблям разбрызганный пятнами лунный свет.

Николай привстает на колени, крутит вихрастой головой.

— Где он?

Обведенная светом фигура Николая, его лицо, радостно поднятое вверх, застывшие на секунду руки, — весь он, приближенный вспышками костра, неожиданно предстает перед нами сильным, воодушевленным и очень красивым. Даже Кузьма засматривается на своего неспокойного друга с доброй улыбкой. Дрогнула близкая ветка, коснувшись звезды, и через минуту, будто воспоминание, соловьиная песня звучит уже где-то далеко-далеко…

— Продолжай, Алексеич, — негромко напоминает Кузьма. Но Белоконь еще долго прислушивается к смутным отзвукам ночи.

— Вот что она мне рассказала: лет сорок тому назад ее отец, Сергей Анисимович Кудряш, проходил неподалеку от нашего поселка на склоне капитальную шахту «Надежда». В этой шахте проходил он уклон, бремсберг и главные штреки, в общем работал несколько лет. Шахта была закрыта после выпала газа. Взрыв был громадной силы, много погибло людей. В те годы и служба безопасности, и вентиляции считались делом второстепенным. Хозяину что надо? Уголь. Деньги. Но после взрыва деньги пришлось выплачивать на сирот да на вдов. Бросил он четвертную на душу и подался куда-то в Петербург или в Париж… Шахту закрыли, ствол забили досками, колючей проволокой обнесли.

Постепенно народ разъехался, бараки на дрова растащили. И, может, один только человек горевал об этой шахте, отец Машеньки, — много положил он здесь труда.

Слушала она отца, слушала, все ходы шахтные запоминала, знала, где крайний северный штрек, где восточный, где лава нарезанная, где выработки пустые. А и так случалось, что вместе с отцом она по степи той не раз проходила и отец говорил ей: вот здесь, под нами, квершлаг… Вот здесь — коренной северный штрек. А здесь четвертая лава… Он знал эту землю наизусть, как нынче лучшие наши инженеры знают.

У Машеньки с первых годиков, лишь сознание прояснилось, к шахте особенный интерес. Это у всех ребят донецких, — гляньте-ка на любого нашего карапуза: только ходить научился, а уже шахту начинает копать. Это и понятно, у каждого отец в шахту ежедневно спускается, а больший авторитет, чем отцовский, разве сыщешь?.