Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

В темном и влажном от света пырее рядышком лежат два неразлучных друга: Кузьма Кривовяз и Николай Осьмушиый. Что их соединяет уже в течение трех лет? Кузьма — пожилой, степенный человек, любящий семью, уют, порядок. Обычно он поучает Николая однотонным певучим тенорком, приговаривая сокрушенно:

— А так ли ты живешь? Нет, брат, не так ты живешь…

Николай, впрочем, давно уже привык к этим укорам; внимательно выслушав наставника, он отвечает смехом или вызывающей шуткой. Бойкий веселый парень, любитель песен, танцев, шумной компании, балагур и отчаянный спорщик, Осьмушный часто доверчиво жалуется Кузьме на свои житейские невзгоды. Вот и сейчас из травы доносится запальчивый голос Николая:

— Да понимаешь ли ты, осина, что оно значит: нежное чувство? Настенькой эту девушку звали; могу ручаться, нету другой такой на свете! Не веришь? Держу пари! На тысячу рублей готов поспорить, что нет ничего подобного на свете. И я перед нею не то чтобы растерялся, а просто, понимаешь, оробел. «Светик мой, — говорю, — Настенька, вы в очи мне как заглянули, так сразу я и понял: это судьба». И что же, понимаешь? Смеется! Я провожать ее собрался, а она: «Извините, занята». — «Как, то есть, занята? Кто смеет?» А она говорит: «Жених». Плюнул я, да сгоряча попал себе на ботинок, и с вечеринки убежал. Теперь скажи мне; в чем же тут я виноват?

Белоконь сочувственно улыбается Николаю, а Кузьма негромко откашлявшись, спрашивает деловито:

— Важно бы знать для ответа, кто был он, этот жених?

— Часовым мастером оказался! — с горечью выкрикивает Николай.

— Это что же, нужная, хорошая работа. Но человек-то он дельный?

— Говорят, работящий…

— Так. Пойдем дальше. До этого ты сватался там, на поселке?

Осьмушный шумно вздыхает:

— Сватался…

— Пиво тоже, конечно, пил?

— Пил, — сознается Осьмушный.

— Вон как живешь ты, парень! Каждый день сватаешься! И пиво бочками глотаешь. Понятно, путевая девушка не пойдет…

Николай возмущается:

— Каждый день? Да кто тебе сказал, что каждый день? Один раз я только сватался, и то без удачи.

Голоса их становятся приглушенней, тише; слышно, как однотонно бубнит Кузьма, а потом, неожиданно громко, заливисто хохочет Осьмушный:

— Батюшки! Совсем уморил… Это что же выходит? Не на Полюшке своей, на пирогах ты женился!

Словно оправдываясь, Кузьма обращается к Белоконю:

— Ты глянь-ка на парня, Лука Алексеевич, совсем он запутанный. Старших на смех подымает, а? Может, ты ему для опыта из жизни чего припомнишь?

— Нету у меня ничего такого, — неохотно молвит Белоконь. — Я этими делами никогда не занимался. И совсем другие думы у меня в голове…

— Про шахту, конечно, думаешь? — прерывает его Николай. — И всегда ты про шахту? А ведь женился? Может, ты в шахте и женился?

— На то и похоже, — усмехнулся Белоконь. — А что это ты про женитьбу затеял и вчера, и сегодня, каждую ночь?

— Серьезный это вопрос у меня в жизни, — говорит Николай. — Дельное слово туг важно выслушать…

Белоконь играет веткой, наблюдая за жарко горящей хвоей.

— Ты, Коля, шутейной истории ждешь, ведь правда? А со мной такого не приключалось.

Николай привстает на локтях, ярко освещенный волнами света.

— Да почему шутейной, Алексеич? Я пьесу любовную в театре недавно смотрел, до слез, понимаешь, прошибло…

— Ну, то пьеса!.. На сцене всякие чудеса бывают: щуплый актеришка, а ревет медведем: ревную… убью! Если ты смеху ждешь, Коля, заранее скажу: не жди. Я простую историю тебе расскажу, как человека встретил, и не удивляйся, да, в шахте. Вернее, в шахте он раскрылся для меня, человек. И сам и для себя раскрылся. Если уж для опыта и серьезно, что ж, в этом для тебя найдется интерес.

Николай придвигается ближе к огню, русый, вихрастый, в кепке, лихо сдвинутой на затылок, в белой рубахе с воротом, распахнутым на всю грудь. Кузьма встает и тоже присаживается поближе, оправив ладную, шитую по мерке спецовку. Некоторое время Лука Алексеевич внимательно рассматривает свои ладони, держа их перед собой, как раскрытую книжку.

— Шахту Четвертую знаете, конечно? Нынче углем она знаменитая. А раньше завалами славилась да мокротой. Ну вот, там я и коногоном, и на проходке работал. Бригадиром был у меня Сидор Петрович Стриж. Душевный и справедливый человек. Работа опасная, кровля сыпучая, сплошные завалы идут. Почву вдобавок пучит, крепь выламывает, выпирает, и мокро, грязно, так и хлещет вода… В пятый штрек многие идти не соглашались. Но у нас бригада подобралась: один в одного. Орлы — не ребята, почти все фронтовики. Как немца только согнали с восточного Донбасса, нам эту шахту поручено было восстановить. Пятый штрек мы нарочно взяли: покажем, мол, примером, какие мы есть горняки. Другие посмеивались над нами: либо раскиснете, либо утонете, говорят. И правда, простое дело завязнуть в таком болоте. Но Сидор Петрович — геройский бригадир, он каждую минуту по часам своим рассчитал, чтоб ни одной пропащей минуты не оказалось. У такого мастера не зазеваешься: время летит незаметно, смотришь, и смена уже настает. А перед получкой мы узнали, что ухнули в первый месяц триста восемь процентов плана, и, стоя у кассы, я неспроста удивился: пять тысяч рублей выплатили мне, копейка в копейку.