Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Возвращаясь домой, мы останавливаемся на пригорке и еще раз оглядываемся на лес, притаившийся в долине. Дальняя кайма его дымится от зари.

В поселок мы приходим ранним утром. Над шахтой еще горят бледные огни. Легкий дым поднимается к небу.

Около сада я останавливаю товарищей. Здесь несколько лет назад я и Сенька прятались от сынка шахтовладельца. Под этой оградой пробирались по росной траве к цветущим вишням, чтобы тайком поваляться у душистых ветвей, забыться от горькой пыли поселка.

Я вхожу в сад и нагибаю длинную ветку яблони. Она упруга и напряженна. Слышно, как нетерпеливо вздрагивают плоды.

Я срываю три яблока, три самых больших, и подаю Федору и Вале. Валя поднимает яблоко на ладони, сдувает легкий, как изморозь, пух.

Потом прижимает его к губам, и тонкие ноздри ее легонько дрожат. На глянцевой коже яблока отражается заря, едва уловимо волнуется ветка, медленно поворачивается целый мир.

— Какие свежие яблоки! — говорит Валя. И мы идем по дороге дальше… В путь. В большую, суровую, такую манящую жизнь.

Вечером в лагере проходчиков, на целинной поляне, на берегу Донца, загорается костер. Похожий на густую малиновую звезду, он виден далеко, на двадцать, на тридцать километров.

Старая брезентовая палатка натянута под берестом; в стороне, прикрытый травою, сложен инструмент; на пне ведро с водой и рядом черный от сажи казан — кормилец бригады. Это и все, что привезли мы с собой, но тем не менее наш лагерь вызывает у гостей большой интерес, и уже приходили сюда такие, кому не хотелось уходить, а хотелось остаться с нами. Бригадир проходчиков Лука Белоконь всем им отвечал обстоятельно и любезно:

— Дел здесь будет много, милейшие. И не на месяц, не на два, лет, пожалуй, на сорок хватит! Запасайтесь силенкой, ваше от вас не уйдет.

С девушками, с парнями он целый вечер просидел у костра, — в палатке был слышен его торжественный говорок:

— А как города свое начало берут? Так и берут они свое начало. Вот завтра, на зорьке, я первую лопату земли подыму, а мой товарищ — вторую, а третий — третью, прямо к пластам дорогу поведем. Через недельку строители приедут: каменщики, бетонщики, плотники, штукатуры, смотришь — фундамент поднялся, смотришь — второй вырастает, третий… А место — чудеснее не сыскать: это ведь самая сердцевина Донбасса — рубеж Донца. Глянь-ка: равнина за рекой плывет, будто море… Тут, может, городу в будущем звенеть!..

Завтра у нас особый торжественный день. Уже размечена строительная площадка. Шнур, туго натянутый над травой, образует большой квадрат, — скоро здесь пройдет ствол шахты. Геологи сделали свое дело и простились с нами три дня назад. Неведомые товарищи наши еще в пути. Шесть человек, мы первые вроемся завтра в эту землю. Чуткой, притихшей, настороженной кажется она, земля. Зыбкие сполохи текут по травам, темный берест взволнованно шумит листвой. Завтра…

В дальний подземный путь нас поведет знаменитый проходчик Донбасса Лука Белоконь. Знают Луку Алексеевича в этом обширном крае не десятки — сотни людей. Еще молодой, он проходил мощные капитальные шахты и безошибочно проводил длиннейшие соединительные уклоны; сквозь подземные водопады, сквозь осыпи и гиблые места много проложено им подземных дорог. Так и кочует он по нашим новостройкам, привыкший к неспокойной жизни, навечно, по-своему влюбленный в темные жаркие недра. Хорошо с ним в бригаде, как-то по-домашнему уютно: слово одно промолвит — работа горячей идет. Хорошо и в лагере, вот сейчас, у костра, — знаю заранее, за полночь продлится беседа. И хотя очень разные люди собрались здесь, под зеленым шатром береста, — к Белоконю у каждого из нас интерес. С ним опытные инженеры советуются; в трест вызывают на совещания; в горном техникуме лекции упросили читать. Знает он землю донецкую так, будто сквозь камень видит: без ошибки укажет, какой и где залегает пласт. Молодые шахтеры немало этому удивлялись, да и сам он иногда не без удивления говорил:

— Науку эту я не сразу постиг… В труде она, земля донецкая, постепенно передо мной раскрывалась. Вспомнил все, что в шахтах видел, что от стариков-шахтеров слышать приходилось, — памятью хорошенько встряхнулся, вот все в должном порядке на свои места и легло.

…Долог июньский день, и сладка к вечеру усталость, в сонной, пахучей траве так и лежал бы не двигаясь до утра.

Белоконь сидит у костра, пошевеливая щепкой хрустящие ветки, следя за искрами, долго не гаснущими в синеве. Из палатки доносится богатырский храп, — это наш повар, Илюша Пименов, воздает, как любит он выражаться, должное природе. Рядом с ним, на охапке сена, тихо и безмятежно спит Кирила Рябоштан, старый забойщик и бывалый солдат. Громкий храп Илюши его не тревожит, Рябоштан говорит, что может уснуть даже на действующей батарее.