Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Я прислушивался, но с губ его опять срывался хрип.

Я переменил ему компресс. Он успокоился и через несколько минут открыл глаза. Они остановились на моем лице с выражением выжидающего, пристального внимания.

— Похоже, ты санитаром, пацан? — спросил он строго.

— Санитаром.

С той же внимательностью, исподтишка, он осмотрел мои руки.

— А почему ж это тебя, малого, приставили?

Я ответил правду:

— От ячейки. Чтоб лучший был уход за тобой, дядя.

Он кивнул головой, губы его дернулись, и к щекам вдруг прилила кровь. Мне показалось, что он не поверил.

— «Дядя», — повторил он с усмешкой. — Н-да, племяш…

Некоторое время мы молчали. Он лежал, полузакрыв глаза, до скрипа сжимая зубы.

— Выпороть бы тебя, змееныш, — проворчал он задумчиво, словно сквозь сон, и вдруг глаза его распахнулись. Они были полны тьмы. Он тяжело потянул руку. — Березовой каши тебе, ерза…

Меня удивили его недоверчивость и беспричинная злость.

— И чего ты не веришь, дяденька? — ласково, чтоб не тревожить его, уверял я. — Думаешь, не от ячейки? — И я рассказал подробно, как говорил с Трофимом, как еще на собрании в нарядной и после, дома, ожидая возвращения ребят, думал об этом и волновался: примут ли меня в комсомол?

Он улыбнулся и сказал мягко, с трудом пересиливая дыхание:

— Ну, ну… Дай-ка плевательницу.

Я побежал в коридор и притащил ящик с песком.

— Дай ближе, — приказал он, продолжая улыбаться, и, когда я склонился над койкой, он плюнул мне в лицо.

Меня ослепил плевок. Я отошел в угол и долго вытирал лицо рукавом рубашки. Я подумал, что с ним начинается нервный припадок, так хрипло стал он хохотать. Я следил за медленными движениями его рук. Как бы чего не сделал он с собою. На подоконнике лежал кривой, как сапожный нож, осколок стекла. Я подбежал к подоконнику и, открыв форточку, выбросил стекло на улицу.

Наконец он притих. Руки его успокоились. Но воспаленные глаза все еще следили за мной. В них кипела ярость.

Мне было жаль его. Может быть, два-три дня тому, не больше, он шел в одной цепи с отцом. Может быть, не будь с ним ребят, лежал бы теперь в одиночестве, где-нибудь в степи и Васька Рыжов.

— Водички ты не хочешь, дядя? — предложил я.

Он не ответил. Под кожей щек опять медленно поползли желваки…

Почему он невзлюбил меня с первого взгляда? Я смотрел на его лицо и колебался: сказать ли ему прямо, сказать, как другу: «Чудной ты, дяденька… И зачем злишься? Ты ведь нужный человек. Выздоравливай. Хочешь — сутками напролет я не буду отходить от твоей постели…»

Я подсел к нему ближе.

— Будешь книжечку слушать? У меня хорошая книжка — про Шерлока Холмса.

Он медленно выругался. Помолчав, он стал говорить грязные слова, растягивая их и словно наслаждаясь этим. Бархатная жилка на его виске напряглась до отказа. Она сделалась похожей на синий от окиси провод.

Я отошел в угол комнаты. Больной начинал бредить:

— Собачья кровь! — хрипел он… — Псина! Ищейка!.. Я вывернул бы тебе жилы…

Глубоко, под сердцем моим, царапнулся страх. Огромный зверь ворочался на койке, и мне казалось, сейчас он спрыгнет на пол… Сейчас, сию минуту ринется ко мне! По я ни за что не ушел бы из комнаты. Ни за что!

Я даже не подумал об этом.

Серый день тянулся бесконечно. Он был, пожалуй, самым медленным днем в моей жизни.

В полдень член бюро Колька Снегирь принес мне кусок хлеба и луковицу. Два раза приходил фельдшер. Он щупал пульс, насильно беря руку больного, не обращая внимания на его брань.

Вечером меня сменил сам Трофим. Он был усталый, но возбужденный.

— Живем, Василий, — сказал он весело. — Подкрепление к нам идет. А пока гуляй. Отдежурил.

Дома я долго не мог уснуть. Передо мною стеклянели ненавидящие глаза. Ветер бросался на стекла со сдавленным плачем. Плач этот переходил в стон.

Долго тянулась эта ночь. Я забылся только под утро и проспал большую половину дня.

Вечером я снова вышел на дежурство.

В барак привезли новую группу раненых. Их разместили неподалеку от комнаты коменданта. Я слышал утомленные крики, ругательства, бред.

Несколько раз я выходил в полутемный коридор. У коек дремали работницы. Долго и настойчиво звал свою мать белокурый красноармеец.

Мой больной не спал. Он пробовал сидеть, но это ему не удавалось. Меня он не замечал. Я хотел помочь ему сесть. Наотмашь он ударил меня локтем в живот.

Потом он попросил воды и выплеснул на меня эту воду.

Неторопливо, рассчитанно чернобородый издевался надо мной.