Валентин Иванов-Леонов - Когда мертвые возвращаются

— Бегом!

Сначала все бежали не торопясь. Но надсмотрщики подгоняли, и кольцо людей постепенно ускоряло движение. Генри старался не тратить сил. Они еще пригодятся ему. Но мешок с теплым песком давил к земле. Горело в легких, щипало от пота веки. Вращались, плыли назад вышки с часовыми. Кружилось над головой солнце. Генри не сдавался. Худого африканца впереди него качало из стороны в сторону. Жилистые ноги его разъезжались по песку. И вдруг он, не выдержав, остановился, расстроил весь круг.

И здесь Генри узнал, что это был за лагерь.

Старший надзиратель Гофман, сухопарый широкоплечий немец лет пятидесяти, не закричал, не вышел из себя. Только лицо его приняло жесткое и деловое выражение. Говорили, что Гофман сбежал в Южную Африку из Германии, где служил со время войны в лагере смерти.

— Вперед! — Гофман повел автоматом в сторону заключенного.

— Гиена ты! — Африканец тяжело дышал.

— Бегом! — Автомат поднялся на уровень груди заключенного.

— Беги, — шептали вокруг, — беги!

Но африканец не мог двигаться.

«Неужели выстрелит!» — подумал Мкизе и тотчас услышал одиночный выстрел. Генри заметил, что лицо Гофмана сохранило будничное выражение. Костлявый африканец повалился на песок. По знаку надсмотрщика уголовники — их было несколько человек в лагере — подняли и понесли тело убитого с плаца.

Все молчали. Сцена, по-видимому, в лагере была обычной. Лишь Майкл Тома прошипел:

— Мамба. [7] Мамба — змея.

Это был лагерь смертников. Сюда попадали только «коммунисты», «красные» и отчаянные рецидивисты. Сотня политических заключенных была обречена. Их уничтожали постепенно, одного за другим.

Обо всем этом шепотом рассказал Мкизе его сосед по полке, зулус лет сорока, руководитель непризнаваемого правительством профсоюза текстильщиков. На пробитой каким-то тупым предметом щеке его зияла незаживающая рана. На следующий день его самого увели из барака. Ни ночью, ни утром он не вернулся. Он ушел навсегда, вслед за десятками тех, кто был перед ним.

Тома, мрачный, обеспокоенный, сказал Мкизе:

— Уходить надо.

— Есть какой-нибудь план?

Плана побега у Тома не было.

В лагере не хватало воды. Ее привозили в цистернах. Заключенный дорожил своей порцией воды больше, чем обедом.

Однажды в столовой к беззубому Джабулани, который приехал с Мкизе и Тома, подошел уголовник. Он был развязен и держался вызывающе.

— Слушай ты, ситуация, — обратился он к Джабулани, — отнеси свою воду Мписи.

Мписи был главарем рецидивистов в лагере.

— Вот твоему Мписи! — Джабулани показал большой кулак и засмеялся беззубым ртом. — Видели шакала, воду ему!

— Отойди! — с угрозой сказал Генри уголовнику. — Отойди, я сказал!

Майкл Тома вылез из-за стола, подошел к цоци. В его долговязой фигуре и нарочито медлительной походке было что-то угрожающее, зловещее.

— Ты что же!.. — прошипел он сквозь сжатые зубы и вдруг сгреб цоци за ворот красной рубахи. — Хочешь, я сделаю твой длинный череп сладким?

Но цоци в ответ хватил Майкла кулачищем по лицу.

Рядом с ними вырос надсмотрщик Опперман. Толстый, лысый, Опперман редко кричал на заключенных и почти никогда не дрался. Он оттолкнул Тома и молча залепил цоци оплеуху. Тот едва устоял на ногах, но убежать не посмел. Вытянув руки по швам, он отрапортовал по лагерному уставу:

— Благодарю, баас.

Баас наподдал ему еще раза два, и цоци дважды поблагодарил «за учение».

— Пшел!

Слово это мгновенно сдуло уголовника с места.

Он ринулся из столовой.

Казалось, на этом столкновение и окончилось. Но, видно, над Джабулани уже был занесен меч. На следующий вечер, когда заключенные шли спать, два надсмотрщика остановили его у барака.

— Ну, моя очередь, — сказал Джабулани упавшим голосом.

— Может, на допрос? — сказал Мкизе. Но сам он был уверен, что его новому другу пришел конец.

— Если спасешься, расскажи жене, Генри…

— Иди, иди! — Надсмотрщик с рыжей щетиной на щеках толкнул Джабулани. — Все вы спасетесь.

Подталкиваемый в спину тюремщиками, Джабулани растворился в вечеряем мраке, ушел навсегда из жизни Генри.

— Видел?! — сказал на следующий день Тома. — А Джабулани ведь с нами приехал. Мы следующие.

Генри и сам думал об этом.

Каждый день исчезали два-три политзаключенных. Смерть кружилась над Мкизе и Тома, и круги всё сужались.

Как-то утром половину заключенных построили и вывели за ворота в пустыню.

— Что-то затеяли, — мрачно сказал Тома, шагая рядом с Генри. Тома обливался потом. Он очень ослаб за последнее, время.