Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Кирила Лукич умолк, пошарил в кармане, достал кисет, но не стал закуривать, передумал.

— Вот я и зарапортовался. Ты ведь про Ивасика спросил, а я все про Степана. Ладно, никто нас не торопит, да и разделить-то их никак нельзя, Климко-большого и Климко-малого. С того первого дня, как Степан вернулся, стали его звать со всех сторон и на свадьбы, и на именины, и просто на хлеб-соль, мало ли причин для гулянок? Однако солдат соблазну не поддался: делу, — говорит, — время, потехе — час. Через день, через два, смотрю, Степан уже на старом катере. Этот катер давно на берегу валялся, ржавел, а сдать его — на металл у начальства руки не доходили. Взялся Климко за ремонт катера, подсобники сами к нему пришли, и через месяц на рейде нашем новенький, красивый катерок объявился — «Весна». Строгий специалист, колхозный механик Власюк, на доброе слово экономный, но и тот хвалил-похваливал: и что за орел севастопольский к нам, братцы, залетел? С такими орлами, братцы, далеко вперед заглядывать можно! Ну, а потом в тот зимний шторм и случилось…

Из-за дальнего черного силуэта косы, в щедрую россыпь звезд, повторенную морем, неторопливо выплыла яркая зеленая звезда. Сначала ее движение было еле приметно, потом ускорилось, и свет усилился, и Кирила Лукич, вглядываясь в синь ночи, распознал своих:

— Вот и «Весна», легка на помине! Это Герасим Власюк с Белосарайки возвращается, за новым неводом ходил.

— Значит, понемногу богатеем?

— А непременно! Работать — значит богатеть. Видишь, теперь и Герасим на том катере по разным делам бегает, а ведь было списали в утиль. У Степана — хозяйский глаз, и где другому пустое место, этот, смотришь, большое дело заведет. Вон виноградники по косогору — кто их тут разбил? — Климко. Нынче и сам я, дед и прадед, здорово удивляюсь: как же мы раньше, дружки-соседи, до такого простого и прибыльного дела не додумались?

— Вижу, Кирила Лукич, — заметил я Дроботу, — что Степан Золотые руки во всем у вас пример.

Он даже заслонился ладонью.

— Э, голубь, нет! Святые, как видно, перевелись, но, может, и не родились, Есть у человека еще и личные дела, и они нам тоже не без интересу. Словом, случилось однажды со Степой то, что и с каждым случается: пришла любовь. Вернее сказать — приехала. Да, стройная, раскудрявая, приехала к нам газиком из райцентра. Там она музыкальной школой ведала, а у нас в селе шесть молодых скрипачей объявились, четыре гитариста, восемь балалаечников. Председатель наш обратился за помощью в райисполком: куда, мол, наших Паганини девать? Так и написал: Паганини… Организуйте, советуют, музыкальную школу, а мы для поддержки инструктора пришлем. «Ладно, — говорит Квашня, — это мы в два счета. Назначаю тебя, Климко, по совместительству директором музыкальной школы».

Кирила Лукич, посмеиваясь, снова легонько толкнул меня локтем в бок.

— Ты примечай, как сама судьба подстраивала: надо же ему в директоры, а ей, той раскудрявой, в инструкторы. Ладно, сказано-сделано, музыкантов наших собрали, и она, Любочка, первый урок дает… Я тоже явился из интересу, но с пацанами мне, деду, сидеть не резон, так я на дровах возле печки устроился… Слушаю и ушам не верю: балалайку она инструментом называет, будто это какой-нибудь гаечный ключ, или фуганок, или напильник! А потом еще добавляет щипковый инструмент! Ты слышишь это, щипковый?..

Кирила Лукич поспешно вскочил с колоды, шагнул на отмель, взмахнул рукой.

— Эй, на катере! Куда ты, Герасим, прямо на ставник пошел?!

И медленно опустил руку.

— Отруливает…

— Да он, все равно, и не услышал бы, — заметил я Дроботу.

Старик неожиданно озлился:

— А если бы на ставник наскочили? Попробуй спокойно усиди. Ну, хорошо, вот они на рейд выходят и сейчас уже якорь отдадут.

Слабый гребешок всплеснулся у ног деда и выбросил на отмель ком пузырчатой пены, а с нею — то ли медузу, то ли звезду.

— Договаривай, Лукич, — напомнил я Дроботу. — Как это приключилось со Степаном, ведь он-то не «щипковый инструмент»?

Дед гулко хохотнул, еще раз оглянулся на топовый огонь катера, вернулся, присел на колоду.

— Верно, сказка ли, бывальщина, все равно конец нужен. Жизнь, она так устроена, что всему есть начало и конец: и ночи, и дню, и печали, и радости. Я думаю, если бы знал Степан, что такое с ним приключится, он в музыкальную школу и ногой не ступил бы. А кто угадает свою судьбу? Пришел, послушал раскудрявую, чего-то не понял, спросил, чему-то оба посмеялись. Потом, когда она уехала, меж ними завязалась переписка. Частенько я встречал его на почте: все заказные письма отсылал. Там, на почте, к Степану какой-то приезжий человек обратился: не знаешь ли, товарищ, где бы мне с женой, с ребеночком, головы преклонить? Я, говорит, мастеровой, печник, штукатур, каменщик, плотник и многие другие работы по строительству умею, и мне только бы угол подыскать. Видишь, как ловко подъехал; может, уже знал, что дом у Климко большой, на две половины, и что Степан — добрый человек. Расчет у приезжего был верный: взял его Степан к себе, просто по доверию, без денег, и лишь с одним условием — чтобы тот и в доме, и возле дома чистоту-порядок соблюдал. Надо сказать, что в селе у нас и в колхозе печнику, штукатуру, плотнику — только объявись, дела найдутся. Приезжий, однако, с неделю на работу выбирался, все с новыми соседями знакомился, где рубль, где трешку на обустройство брал. А потом, гляди, запил.