Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Со мною согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я по-прежнему капитан. Это — русские моряки.

Мичман капризно поморщился.

— Русские! Васильев и Симонов — тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее, совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.

— И… на этом основании, — глухо спросил Головнин, — вы больше не считаете себя офицером русского флота?

Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашел.

— Нет, впрочем, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой.

На этом их разговор и окончился, капитан возвратился к матросам, гревшимся в коридоре у камелька. Здесь же был и Хлебников; он спрашивал взглядом, пристальным, напряженным, и, казалось, уже понимал ответ.

— Плохая погода, — сказал Головнин. — Очень ненадежная погода.

Хлебников понял.

— Но поначалу был как будто морозец? Этакий звонкий морозец с ветерком…

Капитан задумчиво смотрел в огонь.

— Только предательский ледок и остался…

Молодой японец по имени Теске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в этот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его могущественный покровитель оказал юноше особую ласку, он потрепал Теске по щеке. Тут было от чего прийти в восторг. С какой, нескрываемой завистью уставились на Теске все слуги, помощники и секретари! Теперь он рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник смотрели на него с преданностью и любовью, находя каждое слово Теске умным и многозначительным.

По-видимому, что-то многозначительное Теске решил сказать и пленным. По-русски он говорил еще неважно, однако объясниться ему помог Алексей.

Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Когда лихой лейтенант застиг японских браконьеров в бухте Анива, изгнав захватчиков, он наиболее задиристых доставил в Петропавловск-Камчатский. В следующем, 1807, году на пути к Итурупу он высадил этих промышленников на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.

Что было написано в послании Хвостова? Почему в продолжение всех допросов японцы не проронили ни слова о том письме? Теске сказал, что и ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имело решающее значение.

Утром во время прогулки Мур подбежал к Головнину. Бледный, растрепанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.

— Простите меня, Василий Михайлович… Я одумался. Да, я пришел в себя. Теперь я вижу, что вы были правы… Только бежать, и немедленно! Они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Это — месть. И значит, наша судьба решена…

И прерывистый голос, и решимость во взгляде, и выражение лица не притупили той настороженности и недоверия, которые Головнин испытывал к мичману. Однако теперь, не забывая об осторожности, следовало использовать колебания Мура, вырвать из-под его влияния двух матросов.

— Договоритесь с Васильевым и Симоновым, — сказал он. — И еще один вопрос: как быть с Алексеем?

Мичман наклонился так близко, что Головнин ощущал виском его горячее дыхание.

— Алексей обязательно с нами… Он знает съедобные травы, коренья, он будет нужен нам. А если в дороге он окажется лишним… не беспокойтесь, я все устрою.

Головнин не понял:

— То есть?

— Я его уберу.

Вот он каков, этот Мур: он готов убить товарища по плену. Хорош красавчик с застенчивой улыбочкой, с заискивающим голоском!

— Выбросьте эту глупость из головы, мичман… Все за одного и один за всех, до последнего биения сердца. Так, и только так! Вечером начинаем сборы в дорогу. Через два-три дня мы уйдем.

Казалось, этот срок испугал мичмана. Позднее, оставшись в клетке вдвоем с Хлебниковым, Мур спрашивал растерянно:

— К чему же такая спешка? Я думаю, только для того, чтобы подготовить, убедить Алексея, нужно не менее двух недель. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь.

Хлебников хмурился, отвечал неохотно:

— Японцы-то отмерили уже не семь раз, больше… Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и… отрезать! Я говорю о вашей голове, мичман.

Мур еще пытался бодриться:

— Не смейте меня запугивать! Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.

Головнин не подготавливал Алексея, как это советовал мичман, со всеми предосторожностями. Он прямо сказал курильцу: