Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Вот так история! — вырвалось у Игната. — Везет же! И капитан порта тоже там?..

— Да. Там и капитан Волков…

Шаповалов осмотрел пассажиров. Все это были мастеровые люди: плотники, слесари, котельщики. Их инструмент и листы железа грудой были сложены на корме.

Кроме них, на катере было человек двадцать бойцов, как видно, снятых откуда-то с передового участка фронта, — все в запыленных, почерневших, покрытых соляными пятнами гимнастерках, с автоматами, с двумя ПТР. Они держались отдельной, тесно сколоченной группой и чему-то смеялись, глядя на удаляющийся причал. Накрытый брезентом станковый пулемет здесь же стоял на палубе, а рядом с ним лежали ящики с гранатами и патронами.

Шаповалов присел на ступеньку трапа, ведущего на мостик, и задумался над своей судьбой, над целой вереницей неудач, которые преследовали его с таким упорством, едва лишь появлялся он в этом городке.

Уже вечерело. За россыпью влажных от закатного солнца крыш где-то, очевидно, в районе вокзала, вздымалась, медленно вращаясь, рыжая, плотная, витая колонна дыма. Она поднималась до уровня горных вершин, подпирая облако цвета крови. «Значит, недавно бомбили, — подумал Игнат. — Сколько железа и сколько огня выбросил враг на этот маленький город!»

Близко, за перевалом, шли непрерывные бои. Судьба городка решалась ежечасно. А он по-прежнему жил нешумной, деловой, сосредоточенной жизнью, разбирал развалины свои, слал корабли в тревожное море, словом уверенным провожал солдат.

Там, на зеленой окраине, под горой жила она. И слышала свист фугасок, и видела кровь, расплеснутую на мостовых, и дышала острой пороховой гарью, и оставалась в этом городе, где все для нее было родным, где нужны были и радостные глаза ее, и неспокойные руки. Он увидит ее, — пройдут лишь только сутки, — увидит и скажет: «Моя родная… Я так страдал за тебя…»

Кто-то с силой встряхнул Игната, взяв его за плечо, и знакомый голос позвал:

— Шаповалов! Фу, черт… конечно, он!

Игнат вскочил со ступеньки. Перед ним стоял приземистый штурман, тот самый, которого видел он на мостике катера перед отплытием. Это был Васильков.

— Да какими же это судьбами, Шаповалов? Светопредставление! «Смешались в кучу кони, люди…» Поистине, тесна земля!

Он был все таким же, пожалуй, немного постарел, у глаз собрались густые морщинки.

— Ну, что же ты молчишь? Что смотришь букой?.. А, понимаю! Старая обида? Скажу по совести, Игнат, — он прикоснулся пальцем к груди Игната, — стыдно мне было. Очень стыдно… Если бы тебя тогда не отозвали, я все поправил бы. Сам бы все поправил. Смешная история, в конце концов! Девушка!.. Помнишь, влип я в нее, как гвоздь. И показалось, будто к тебе она, — он щелкнул пальцами, подбирая слово, — как бы сказать, склонна… Тут во мне, понимаешь, и брыкнулся чертик. И не подумал я, не успел подумать, как все уже произошло.

Он громко засмеялся, показывая вставные зубы; Шаповалов подумал: видно, кто-то уже проучил.

— Африканские страсти, понимаешь! А знаешь, Игнат, глупыми мы бываем подчас, очень глупыми. Ну, девушка… И что особенного? Много их…

— Вы бы лучше о ней и не говорили, — еле переводя дыхание, заметил Игнат.

Васильков удивленно вскинул голову и, словно призывая свидетелей, осмотрелся.

— О! — произнес он тихо и удивленно. — Значит, заякорило? Ну, что ж, дай бог… Я — за семейную жизнь. Был, знаешь, в древности такой поэт — Гораций. Все время воспевал он прелести семейной жизни, но сам оставался принципиальным холостяком. Скажу тебе по-свойски, я — не Гораций… Но принципы его достойны внимания.

Он, видимо, понял, что Шаповалов не намерен ни разговаривать с ним, ни, тем более, смеяться его остротам. С обычной легкостью меняя и выражение лица, и тон, становясь серьезным, Васильков сказал:

— О том, что тогда случилось, капитану Волкову известно. Я рассказал ему сам.

Он повернулся и пошел на корму, подергивая плечами, насвистывая веселую песенку. Игнат провожал его удивленным взглядом: ни в чем не изменился Васильков. Он жил шутя.

Ночью катер прибыл к месту аварии парохода. Судно лежало в сорока метрах от берега, на каменистой, заиленной гряде. С моря его почти невозможно было отличить от близких скал, — черный, сумрачный силуэт вырос в ту минуту, когда катер подошел вплотную к неподвижному кораблю.

На берегу услышали рокот катерной машины, хотя эту последнюю сотню метров Васильков вел свое малое судно очень осторожно, на самом малом ходу, так что можно было подумать: смутная тень берега отступает все дальше и дальше.