Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Такое дело, — сказал Петушок, быстро наклоняясь к Асмолову, — смочить бы не мешало…

Асмолов переглянулся с Крепняком.

— И верно… Эй, Серафима, сходи в погребок.

Она засмеялась, отложила нож и, взглянув на Варичева, закинула за голову руки, поправила прическу.

Приплясывая, Петушок двинулся вслед за ней. Николай глянул на него в упор. Обернувшись, Серафима остановилась на тропинке, строго сдвинула брови.

— Отстань…

Петушок покосился на Николая, пожал плечами.

— И не надо… сама принесешь.

На тесной палубе баркаса и у прилавков на берегу, стоя рядом, женщины разделывали рыбу. Длинные, узкие ножи плавно скользили по розоватым, мягким брюшкам кеты. Груды сочной икры падали на прилавок, таяли под парной солнечной теплынью. Женщины работали, почти не следя за руками. Быстро мелькали ножи. Светлая чешуя сыпалась к ногам их, как снег.

Серафима пришла через несколько минут, и Асмолов сам налил полные стаканы, тряхнул седой головой.

— За тебя, Илья Борисыч… большую удачу тебе!

Только Николай не выпил вина. Он подержал стакан, осторожно, словно боясь, что заметят, поставил его на прилавок. Тотчас рядом с ним появился Петушок.

— Что, Коленька светик, не пьете?.. Я за вас.

Отступив на шаг, Николай с удивлением следил, как, запрокинув голову, закрыв глаза, медленно, с наслаждением пил вино Петушок. Откуда-то появился Андрюша, веселый, уже хмельной, он забавлял женщин, беседуя с самим собою: «Вы, Андрей Ильич? Я Андрей Ильич. Закурим, Андрей Ильич?..»

Рослая, краснощекая молодуха громко хохотала, глядя на кузнеца. «Скучное веселье, — подумал Варичев. — И вино-то здесь ни к чему». Он тоже выпил, крякнул, как Асмолов, тыльной стороной руки вытер губы.

— Умеет! — похвалил Петушок. — Как воду качает…

— Хватит! — объявил Асмолов. — День горит!

Серафима поспешно собрала посуду. Рыбаки вернулись на суда.

— Вам отдохнуть еще надо, — проходя мимо, тихо сказала Серафима. — Вставать-то на зорьке придется.

Некоторое время он еще побыл на берегу, осмотрел «Катеньку», крепкую, просмоленную шаланду, и в полдень вернулся домой, в маленький домик Николая.

Вечером Серафима пришла одна. Николай задержался на шаланде. Усталая, но веселая, она помыла руки, потом зажгла лампу.

— На Николая-то не обиделись? — спросила она, присаживаясь к столу напротив Ильи. От нее пахло морем, солоноватым и свежим запахом рыбы.

— За что же? — удивился Илья.

— За ваше здоровье пили, только он не пьет, никогда не пьет. Он ведь смешной, Николай. На ребенка похож. Золотое сердце у него.

Она помолчала, прибавила в лампе огня.

— Молчальником его прозвали. Петушок, этот смеется всегда: «Хорошо, — говорит, — мы помолчали сегодня с Николаем».

— Но с вами-то он говорит?

— Нет, — сказала она спокойно. — Слово одно разве услышишь.

В этом домике с первого дня что-то поразило Варичева. Что, он не мог понять. Но сегодня он понял — его поразила тишина. Несколько раз, просыпаясь, он подолгу лежал в постели, и, хотя хозяева были дома, Варичев не слышал ни голоса, ни шагов. Он подумал, что ей, молодой еще, жизнерадостной женщине, наверное, бывает просто страшно с Николаем, страшно самой тишины. Но как она скучала, если Николай задерживался в море! Сколько раз на день выходила она к реке. Как прислушивалась ко всякому шороху за окном.

— Давно вы так живете? — спросил Илья.

— Шесть лет… — Серафима придвинулась к свету. — Шесть годиков уже… другие удивляются, а мне с ним не скучно. Я все понимаю, только гляну в глаза ему, все пойму. Вот сегодня… Это редко бывает, чтобы так, как сегодня на Степку, смотрел он. Плохая была у него думка.

— Я поищу себе комнату. Может, к Андрюше перейду.

— Зачем? — удивилась Серафима.

— Неудобно…

Она презрительно усмехнулась.

— Эх вы, городской человек… И что это вы вздумали?! Я тут хозяйка. Живите, нам только веселей будет.

Она встала, прошла по комнате, легко притрагиваясь к вещам, остановилась у окна, отдернула занавеску.

— Вы все хотите знать. Вы все одинаковые, городские, — почти со злостью проговорила она. Косая тень от печки углом падала на ее лицо. Оно казалось перекошенным. — Душу человека узнать, что море до дна изведать. Другая душа — мышонок пугливый. Третья — черный угорь… А вот у Николая — настоящая… человеческая душа.

Варичев сдержал улыбку; в самом деле, это было смешно; зачем она говорила это? Чтобы оправдаться или чтобы себя же обмануть? Зачем строила эту стену между собой и им? Но если так, не сладко ей жилось. На причале никто не удивлялся грубым шуткам Петушка над Николаем. Он был просто тихим юродивым, Николай.