Леонид Соловьев - Книга юности

— Джохадзе арендовал второй буфет на вокзале и вчера звал меня в буфетчики. Я отказался.

— Почему?

— Я боюсь пьяных, не умею с ними.

— Пьяные что! — сказал я пренебрежительно. — С пьяным управиться можно запросто: дал ему подножку, он и готов, повалился. Вот с бандитами-налетчиками дело иметь — это будет посерьезнее.

— С какими бандитами?

— С теми, что сберегательную кассу в старом городе ограбили.

— Где ты мог видеть их?

— Здесь, в магазине.

И я рассказал ему о двукратном появлении дюжего молодчика с вывороченными губами.

— Вид у него такой, будто он только вчера бежал из тюрьмы. Явный бандит.

Приказчик посмотрел на меня странным взглядом.

— Это же Борис Матвеевич, хозяйский сын! Он действительно по четвергам приходит из тюрьмы в отпуск, но только он вовсе не бандит.

Сын! Я вспомнил: старик мне что-то говорил о своем сыне, о его временном отсутствии.

— За что он попал в тюрьму? — спросил я.

— Не он попал, Матвей Семенович попал, а он только отсиживает.

Сначала я понял слова приказчика иносказательно: старик-де что-то сотворил, а вину принял на себя сын. Оказалось не так, слова приказчика надлежало понимать в прямом, самом буквальном смысле. Судили в конце весны самого Матвея Семеновича, приговор на два года был вынесен самому Матвею Семеновичу и в тюрьму водворили его самого. Сын остался в стороне, даже свидетелем по делу не выступал. Но дальше события приняли оборот вполне фантастический.

Через два месяца отсидки старику за примерное поведение в тюрьме разрешили еженедельный суточный отпуск домой с четверга на пятницу. В те годы казалось, что бесспорность и праведность социалистических принципов жизни понята и принята уже всеми и люди, нарушающие новые справедливые законы, делают это как бы по застарелой привычке, вопреки своему сознанию, поэтому курс держали на перековку, на сознательное изживание застарелых привычек, а отсюда с неизбежностью рождался либерализм, вроде упомянутых отпусков из тюрьмы. В те годы коммунисты жили, намного опередив медлительное время, как, впрочем, живут они и сейчас, и в этом стремительном полете допускались, конечно, ошибки, когда коммунисты приписывали свойственную им крылатость духа всем людям.

Метод убеждения был применен в тюрьме и к Матвею Семеновичу. Но старик был не из тех, что поддаются перековке, старик был из кремнистых и весь целиком, со всеми потрохами, принадлежал старому, ушедшему в небытие миру. Сидя в камере, сколачивая деревянные ящики — пятнадцать ящиков ежедневно, он душою и разумом неотступно пребывал в своих стяжательских аферах, махинациях и комбинациях, оставшихся за стенами тюрьмы.

В те два первых месяца, когда старик сидел без отпусков, делами фирмы заправлял младший компаньон, его сын Борис Матвеевич. Характеров отец и сын были противоположных: отец — стяжатель, накопитель, а сын — расточитель, кутила. Раньше отец не давал ему особенно разойтись, но с отбытием старика в тюрьму цепи распались, и сынок закрутился, закатился, залился, пошел куролесить в кабаре «Неаполь» в компании веселых девчонок. Навещая старика в тюрьме, он, разумеется, ничего не говорил о своих кутежах и представлял старику дела фирмы в самых радужных красках. Тем громче был скандал, разразившийся в один из четвергов, когда старик, вполне для сынка неожиданно, возник перед ним.

Старик застал дела фирмы в совершенном расстройстве: товар, прибывший из Ленинграда, лежал в железнодорожном пакгаузе невостребованным, и на него уже наросли пени за хранение в размере, поглощавшем весь предполагаемый барыш, по одним векселям не было уплачено, по другим не было получено — словом, все шло стремительно под откос.

Старик распутывал дела всю пятницу, а в семь часов — срок возвращения в тюрьму — сказал сыну:

— Ты, босяк с Молдованки, если тебе нельзя поручить дела фирмы, то можно поручить отсидку — иди в тюрьму за меня! На поверке, когда вызовут Табачникова, будешь кричать в ответ: «Здесь!»— вот и все.

Я не знаю тюремного режима тех времен, но, видимо, режим не был очень уж строгим, хитроумная затея старика удалась, и никто из начальства не заметил, что старого Табачникова заменил на поверках молодой Табачников. А старик быстро поправил дела и укрепил фирму, совсем было пошатнувшуюся. Но сынку в тюремное наследство старик передал, кроме прискорбной обязанности ежедневно сколачивать гвоздями пятнадцать деревянных ящиков, и свои еженедельные отпуски и по четвергам после обеда сынок являлся под отчий кров. Он приходил из тюрьмы злой, мрачный и в резком тоне, каким говорят только по бесспорному праву, требовал денег на кабаре «Неаполь»; сначала он довольствовался пятью червонцами, потом повысил эту цифру до семи, а теперь ему и десяти червонцев не хватало: веселые девчонки — компания не из дешевых.