Андрей Дугинец - Стоход

— Вот же так. Наверху.

— О деле пришли говорить, а он — хомуты… — проворчал Степаныло.

— И я дело говорю. Панский хомут засупонивается снизу. А немец наденет еще и свой да засупонит сверху. И так тебе зажмут дых… ни тпру ни ну!

— Это ты правду говоришь, — согласился Конон Захарович. — Только куда ж нам деваться от той правды?..

Опять долго молчали и курили так, что треск самосада в цигарках слышал даже Гриша, притаившийся под навесом сарая. А потом тихо, почти шепотом, заговорил Егор:

— Вот затем и пришли мы к вам, Конон Захарович. Посоветоваться, куда нам теперь деваться. Раньше вы все говорили про вольные земли, про Сибирь, а теперь уже и вы молчите.

— Э-э, Ягор, моя песня кончилась, — ответил дед.

— А что, если нам оставить все на свете да целым обозом — в Советы? — спросил Егор. — Неужели не примут?

— Алэ! — почти вскрикнул Петро. — Мы ж тоже украинцы. Хлеборобы, а не паны.

— Грыць! — громко окликнул дед Конон, уверенный, что внук в хате.

Было уже темно, и Гриша незаметно выбежал из своего укрытия.

— Принеси мне там какую лопотину, что-то ветер холодный.

— Оно ж уже осень. Половина сентября, считай, прошла, — сказал Петро.

Гриша обрадовался слову «лопотина», потому что только в очень хорошем настроении дед вспоминал, казалось бы, давно забытые сибирские слова. Подбежав к двери хаты, Гриша чуть не вскрикнул, увидев хромающего навстречу человека.

— Пан учитель! Это вы?

— Тихо! — поднял руку учитель. — Кто там у вас кроме дедушки и Погорельца?

Гриша перечислил всех, кто сидел возле хаты.

— Ну хорошо, неси, что просил дед, и — за ворота…

Гриша сразу понял, что нужно делать за воротами, юркнул в комнату, схватил с вешалки старый кожушок, принес деду и выбежал на улицу. «Пришел бы еще и Санько!» — подумал он, всматриваясь в густую темноту.

— Вы как дар божий, пан учитель, — с радостью заметил Егор.

— Вот пан учитель — человек грамотный и присоветует нам… — сказал дед так тихо, что Гриша скорее догадался, чем разобрал его слова.

Гриша понял, что учитель тоже подсел к мужикам. Но, о чем они говорили, нельзя было разобрать: груша лопотала все сильней и угрюмей и совершенно заглушала тайную беседу. Когда ветерок на время затих, Гриша подошел к дереву и услышал голос учителя:

— То, что предлагает Егор, не дело. Бежать в СССР могут только малосемейные. А что будет делать Мойша со своей оравой? Пусть остается?

Неудобно было подслушивать, и Гриша отошел. Прошелся вдоль плетня. А когда снова возвратился, услышал голос Егора.

— Значит, делегацию?

— Да, нужно послать делегацию и просить Красную Армию о защите, — ответил учитель.

Слово «делегация» Гриша слышал в этот вечер много раз, но так и не понял его значения. Он ждал, что Крысолов тоже что-нибудь скажет, и тогда ему станет ясно. Но Иван Петрович, как всегда, молча посасывал своего чертика. И лишь когда сказали, что нужно послать делегацию, он спросил, есть ли у деда Конона запасные постолы и онучи. И когда тот ответил утвердительно, Иван Петрович снял свои добротные болотные сапоги и поставил перед мужиками.

— Для делегата, — кивнул он трубкой. — Уже холода заходят. А мне принесите постолы.

Гриша смотрел с восторгом и думал: «Какой же он добрый, Иван Петрович!»

С самого рассвета по двое, по трое собираются мужики на задворках. Постоят, пошушукаются и разойдутся. Не нравится это полиции, а узнать, о чем шепчутся, что затевают, никак не удается. Заметно одно: шепчется самая что ни на есть голытьба…

К вечеру коменданту полиции удалось узнать, что во многих селах в последние дни побывал учитель. Он рассказал людям, как фашисты расправляются с мирными жителями Польши. Предупреждал, что скоро они могут быть и здесь.

А Сюсько вынюхал, что учитель советовал мужикам послать делегацию к советской границе и просить защиты у Красной Армии. Комендант уже знал от своего начальства, что из многих районов беднота послала ходоков к большевикам. Но что и в Морочне нашлись такие смельчаки, он не хотел верить. Однако услышав это донесение, Красовский разослал полицаев по хуторам с наказом немедленно разыскать учителя. Он приказал допросить всех, кто может хоть что-нибудь знать о Моцаке, а некоторых особо подозрительных привести в комендатуру. Не велел трогать только Конона Багно. Зная, что к старику пойдут за советами, он приказал следить за каждым, кто входит в этот неблагонадежный дом.

Странные настали дни. Никто по-настоящему не работал, и приказчик не обращал на это внимания: сам беспросыпно пьянствовал. Пользуясь моментом, ребята стали собираться в саньковой конуре сразу же после заката и читали до вторых петухов. Компания их выросла. К ним приходили все хлопцы, живущие в бараке, и даже две девушки.