Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Дина начинала доказывать господам капиталистам, что она считает, и получалось: договориться невозможно.

Родители слали требовательные письма: только Дина окончит школу, чтобы ехала к ним. А ей не хотелось уезжать. Она любила свой город, жаркий и пыльный летом, с неустойчивой зимой, с красавицей осенью, с головокружительным запахом акаций по весне. К тому же здесь имелся пединститут, а в строительном городке, куда не так давно перевели отца, пединститута не было. Но если война… Не лучше ли отцу и матери возвратиться?

— Бабунь, вдруг война? Как тогда ты? Отец с матерью? Мы с Борькой?

— Как все, так и мы, — ответила бабушка.

И Дина успокаивалась. Но после очередной Шуркиной информации страх опять сжимал сердце, становилось душно, как перед грозой.

В воскресенье Дине и Ляльке предстояло идти к родителям Михаила Бугаева. Удовольствие! Иди, докладывай почтенным гражданам, что сын у них — балбес. Дина хотела отказаться, но Лялька не попросила, а приказала: «Ты пойдешь». Идти? В таком случае, Лялечка, изволь выслушать лекцию на тему: как вести себя у Бугаевых. Не перебивать друг друга — раз, не распыляться по пустякам — два. О главном — дерзостях Михаила и его лени — сказать обстоятельно. Лялька молча слушала, размахивая, как всегда, в знак протеста руками. Дина сделала вид, что ей непонятен Лялькин протест.

Неожиданно Лялька огорошила вопросом:

— Какой, по-твоему, Мишка?

— Бугаев, что ли? Никогда о нем не думала. Отсидит положенные пять-шесть уроков, и айда. Смылся!

— А почему он смывается? Почему ни с кем не дружит?

— Спроси у него.

— Я у тебя спрашиваю.

— Да что я — совесть Бугаева?

Лялька недобро взглянула на Дину:

— Произносим красивые слова, а как доходит до дела…

— Какого дела?

Лялька промолчала. Дина подумала, что даже подругу неудобно расспрашивать, если она молчит.

— Шурка больно злой гоняет, — осторожно прощупывая почву, сказала она. — Вы поссорились?

— Скучно мне с ним.

— Скучно с Шуркой? Новость!

— Всегда одинаков. — В тоне Ляльки звучала неприязнь. — Я заранее знаю, что он скажет, о ком что подумает. Ошибки совершают другие, он — нет. Длинный ноготь отрастил на мизинце. «Обрежь, говорю, противно». — «Лялечка, у меня ничего не может быть противным». Самовлюбленный полуаристократ-полушут.

Вот это да! В прошлом году, бывало, скажешь что плохое о Бурцеве, Лялька просит: «Не надо, Дина. Ты его не знаешь». И вдруг — верь не верь — такая тирада.

— Верзила! — сказала Дина, не найдя ничего определенней, чтобы охарактеризовать Бугаева.

Лялька непонятно улыбнулась.

Отец Михаила при их появлении поднялся с кушетки и, не ответив на вежливое «здравствуйте», молча уставился на непрошеных гостей. Мать отложила штопку, огорченно вздохнула:

— Миши нету.

— Мы не к нему. Мы к вам, — храбро начала Лялька. — Видите ли, — Ляльку явно смущало, что ей не предлагают сесть, — ведет себя Миша несерьезно. Вы в школе не бываете и вам неизвестно…

Мишин отец дважды хлопнул себя по уху, словно выбивал из него вошедшую при купании воду, шумно чихнул. Мать пожелала ему здоровья и опять принялась за штопку.

— Разрешите сесть? — с вызовом спросила Дина.

Мать Михаила бросила быстрый взгляд на мужа, произнесла нараспев:

— Хороши хозяева. Садитесь. Вас что, учительница послала?

— Класс послал. Класс, возмущенный Мишей. Вам неинтересно знать, как ведет себя сын?

Лялька смягчила свой резкий вопрос улыбкой.

— Почему? Да так ли уж плох он, чтоб целый класс возмутился?

— Да.

Теперь Дина приказала Ляльке: «Помолчи». И заговорила. Она не жаловалась на Михаила. Она обвиняла. Обвиняла их — отца и мать. Разве они не знали, что Миша по физике отхватил подряд два «неуда»? Что его излюбленные словечки — «свинья», «псих»? Что для него нет авторитетов? Уважаемых людей? Недавно Ирочке сказал: «Отстаньте. Надоели».

— Что за Ирочка? — соизволил подать голос отец Михаила.

— Ирочка — наш классный руководитель, преподавательница языка и литературы Ирина Михайловна Володина.

Реакция оказалась неожиданной. Отец Бугаева расхохотался. От смеха на глазах его выступили слезы, он вытер их рукавом рубахи.

— Отстаньте, сказал? Вот оклохома! Назаровна, — обратился он к жене, — слыхала? Сынок-то наш…

Мать Михаила не успела ответить. В дверях стоял «оклохома». Михаил был в шерстяном свитере, в огромных сапогах, на затылке болталась кургузая фуражечка. В руках он держал удочку и корзину с рыбой.