Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Нужды трудящихся! Их много было, этих нужд, было, есть и еще долго будет. Надо выбирать такие, у которых все сроки миновали.

И еще я понял — избиратели на мою судьбу могут влияние оказать, разумеется, в худшую сторону, только тогда, когда я уж очень большое безобразие разведу: на письма трудящихся отвечать вовремя не буду, обману бессовестно. Стало быть, на письма — в срок, обманов не допускать, многого не обещать.

Хорошо еще поменьше говорить. Кто-то рассказывал мне в веселую минуту, что в одной из наших республик министр по делам кинематографии шесть лет продержался на четырех фразах: «Оставьте, я посмотрю!», «Хорошо, я долежу», «Есть такое мнение» и «Я посоветуюсь с народом».

Он таким вот образом министерством и управлял. Заметьте, ни одного категорического слова, никакой личной инициативы.

И самое главное — стараться по мере сил не сердить вышестоящих товарищей, не давать им, так сказать, повода для проявления гнева: не обо всем докладывать, что стряслось; на устные запросы отвечать бодро, не хныкать; о выполнении планов сообщать немедленно, телеграфно, желательно «молнией»; о невыполнении — лучше не сообщать, в крайнем случае почтой и после того, как в других областях и краях начальственная гроза отгремит, — короче говоря, не забывать, под кем ходишь…

Это я так, по ходу мыслей вспомнил.

Пишут воспоминания полководцы, поэты, композиторы, актеры. И никто еще не написал воспоминаний советского работника областного масштаба тех лет. А сколько поучительного можно было бы рассказать…

Помню, явилась ко мне Делегация колхозников из одного района:

— Пересмотрите наши государственные акты на вечное пользование землей.

— Как это так, пересмотрите? В чем дело?

— В том, что в наши акты много неудобных земель включено: болота, пески и еще черт знает что. И со всей земли налог…

— А что вы раньше смотрели?

— Проглядели… Да не мы, те, кто акт получал, давно отсутствуют: кто помер, кто в город перекочевал.

— Не можем. Не полагается.

Так и не пересмотрели… Возможно, надо бы пересмотреть, но ведь для этого пришлось бы центральные органы беспокоить…

Интересное бы чтение получилось, полезное. Может, мне самому заняться? Не выйдет. Надо было в свое время дневник вести, все записывать….

Как-то моя дуреха сказала мне:

— Купил бы ты мне, Ваня, рояль или пианино. Я бы начала музыке учиться.

В другое время послал бы я ее, голубушку, с этой причудой к дьяволу чай пить, а тут у меня мысль — надо ее хоть чем-нибудь занять, иначе от безделья задумываться начнет.

Купил я ей пианино, пусть стучит. Нанял учительницу из нашего музыкального техникума, Елену Максимовну, женщину добрую, пожилую. Потом я узнал, как Елена Максимовна отказывалась, — очень уж ей не хотелось понапрасну время тратить. Но директор техникума мужик был твердый, припугнул увольнением. Сколько за нашими руководящими спинами происходит такого, что, когда узнаешь, только руками разведешь.

Хорошо, что музыкальная блажь у моей благоверной прошла быстро. Все дело, оказывается, было в том, что жена первого секретаря Александра Георгиевича была первоклассная пианистка, даже на каком-то конкурсе, чуть ли не па международном, получила премию. После смерти мужа она немедленно уехала в Москву, и моей дурехе подражать стало некому — у нового секретаря жена оказалась женщиной обыкновенной, матерью троих детей.

Долго моя дуреха к пианино не прикасалась. Однажды поднимаюсь я по лестнице и слышу: до-ре-ми-фа-соль-ля-си и снова до-ре-ми-фа-соль-ля-си…

Спрашиваю супружницу:

— Осваиваешь?

— Вещь берегу…

Кто-то сказал ей, что, если инструмент долго стоит без употребления, он может испортиться. Она и начала раз в неделю, по средам, гаммы выстукивать и выстукивала, пока соседи не взбунтовались…

Вчера за обедом жена сказала:

— Ваня, что это у тебя с зубами?

И подала мне зеркальце. Я глянул и чуть не обмер — у самого переднего зуба не хватало большого куска — выкрошился. Мне и так было очень неприятно, а жена говорит:

— Где кусочек-то? Уж не съел ли ты его?

Кусочка я не нашел, хотя для верности даже под столом полазил.

— Выходит, съел…

— Нехорошо это, Ваня. Дурная примета…

Я чертыхнулся и ушел в кабинет, лег на диван и сразу вспомнил, как в 1919 году погиб доктор Кац.

В то время рабочие из нашего голодного города ездили за хлебом «организованно». Были «частники», «мешочники» и были «организованные». «Организованные» получали товарный — «телячий», как тогда говорили, — вагон, строили в нем нары и отправлялись в «хлебородные» губернии на поиски хлеба. Ехали медленно, подолгу стояли на полустанках и разъездах, на больших станциях застревали на два-три дня. Выбирали делегацию от нескольких вагонов и посылали ее уговаривать железнодорожное начальство «смилостивиться и пропустить». Возвращались домой через месяц-полтора. Возвращались иногда не все — кое-кого по пути выхватывал сыпняк, других сваливала не менее страшная в ту пору дизентерия. Одним словом, всякое бывало…