Владимир Санин - Старые друзья

Андрейка спал уже часа полтора, и за это время я продумал план мероприятий на вторую половину дня: чтение, шахматы, физические игры на свежем воздухе и стихийно возникающие в ходе общения разговоры на морально-этические темы. Одновременно я переделал кучу работы: провернул мясо, почистил картошку, пришил пуговицы к Антошкиному плащу, вымыл плиту и прочее.

Тихонько заглянул в спальню — сопит в две дырочки, губами причмокивает, что-то вкусное снится шкету. Наиболее проницательные из вас уже догадались, что люблю я его, как сорок тысяч дедушек любить не могут. В этой связи вспомнил один поучительный эпизод. В моем коротком студенчестве был у меня приятель, ныне известный серьезными статьями профессор-социолог Володя Шубаев; когда его полуторагодовалая дочь пролепетала первую связную фразу, Володя, в жизни человек ироничный и отнюдь не склонный к телячьим восторгам, воскликнул, сияя: «Гриша, ты же знаешь, я человек объективный, но умнее Анечки ребенка не видел!» Чтобы не обидеть родителя, я утвердительно кивнул, хотя мог бы и заржать, поскольку достоверно знал, что смышленнее моей Антошки ребенка нет и в природе быть не может.

Из этого эпизода яснее ясного, что кого-то любить и быть к нему объективным невозможно, ибо чувства и разум вещи несовместимые, и то, что человеку диктуют страсти, редко подтверждается холодным рассудком. Именно поэтому, на мой взгляд, разного рода социальные теории, густо замешенные на страстях, так часто опровергаются жизнью, в отличие от законов математических и физических, сформулированных бесстрастной и железной логикой человеческого ума. Почему я об этом? А потому, что к шкету, конечно, я тоже не объективен и наверняка вижу его не таким, каков он есть на самом деле, а таким, каким хочу его видеть. Со внешностью все в порядке — маленькая копия деда, которого он в глаза не видел; а во всем остальном — пока что не знаю, хотя и надеюсь, что мечта моя осуществится и шкет повторит Андрюшку духовно, в таких качествах, как честность, мужество, бескорыстие, преданность друзьям. В достижении этого мне сильно мешает детский сад, где на измученную и крикливую воспитательницу навешено штук двадцать пять детей, а также Степан с Антошкой, которые проявляют любовь к Андрейке неумеренными восторгами вслух, при нем, что меньше всего на свете способствует воспитанию такого важного качества, как самокритичность. Поэтому я с нетерпением жду, когда шкет пойдет в школу, расположенную рядом с моим домом; после уроков и до вечера внук будет у меня, все свои дела буду вершить с утра.

Высосав после сна полбутылки пепси-колы, Андрейка выбирает для чтения «Приключения Буратино». Я поставил своей целью, чтобы к пяти годам (остается три месяца) он читал бегло, и утвердил такое правило: одну страницу читаю я, следующую он. Шкет этим правилом не слишком доволен, однако спорить с Антонычем — занятие бесперспективное, напрягает извилины и читает. Но вскоре со двора доносится призыв: «Андрейка! Андрейка!» — и мы отправляемся гулять.

Во дворе своего предводителя ждут три крохотульки девчоночки, его же возраста. Андрейка выстраивает их, вытаскивает из-за пояса деревянный кинжал и начинает обсуждение, кого сегодня грабить. Решено ограбить меня. Андрейка ставит деда к стене, приказывает задрать кверху руки и дрожать от испуга и, корча самые свирепые рожи, начинает исполнять песню разбойников, сочиненную Антошкой специально для этой игры:

— Ишь, вытянулся, — щебечет одна, гладя Андрейку по вихрастой голове, — жених у вас растет, Григорий Антоныч! Вот тебе, атаман, три невесты — выбирай!

Опасность я чувствую нюхом — фронтовая привычка. Память у шкета отменная, наслышался он всякого, и это всякое в разговорах со взрослыми может выплеснуться самым неожиданным образом. Сейчас бы увести его подальше, но и мамы, и девочки вытянули шеи, как богини у Гомера в сцене искушения Париса.