Владимир Санин - Старые друзья

Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию — об одном важном обстоятельстве.

На том самом месте, где нынче раскинулся наш микрорайон, еще лет тридцать назад утопали в садах деревни. Точно знаю, что на месте моей пятиэтажки вилась кривая, с выбоинами и ухабами улочка. Старожилы по сей день спорят, что где было: одни доказывают, что там, где Васильевых коровка мычала, нынче «Волга» стоит, а на месте курятника — агитпункт, а другие — наоборот:

агитпункт там, где коровка мычала, а писательская «Волга» (у нас и настоящий писатель живет в кооперативной девятиэтажке!) на месте курятника. Спорят и вздыхают — ностальгия! Но сие к делу отношения не имеет, важно другое: когда в конце двадцатых индустриализации потребовались крепкие мужики, для них на этой далекой московской окраине соорудили не то чтобы роскошное, но по тогдашним временам почти что сказочное жилье — длиннющие бараки. Удобства — как в песне Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная», и та во дворе. Жили трудно, но весело, особенно наш брат — мальчишки: дружили и дрались с деревенскими, воровали яблоки и груши, до синевы купались и ловили шпионов — тогда мода была такая, угадывать в незнакомом прохожем шпиона. А лет тридцать назад Никита Сергеич Хрущев (спасибо ему, волюнтаристу!) приказал кончать с бараками и подвалами, и, как грибы после дождя, начали расти пятиэтажки со всеми удобствами. Это сегодня ругаются, надо было, мол, кирпичные строить, забывая, что жили бы в бараках и подвалах еще лет десять. А тут всех нас — из шалаша да в рай! Готова пятиэтажка — прощай, бараки-клоповники, на их месте еще пятиэтажка — прощай, деревня! Жалко, конечно, коровок и садов, а куда еще Москве деться?

Поясню, почему это обстоятельство важное. А потому, что мы, старожилы, в своем микрорайоне знаем друг друга с детсадовских горшков, со школьных парт. Подружки, которых мы за косички дергали, нынче бабушки, да и мы сами тоже давно козлами не скачем. Лишь чудом уцелевший от градостроительства дуб стоит, как стоял, могучий и навсегда. «Здесь мой причал, здесь все мои друзья», — как поется в знаменитой песне «Течет Волга». Потом, конечно, появились и фронтовые друзья, но причал мой здесь.

У меня есть верная примета: если день начинается со встречи с хорошим человеком, то кончается бранью, с угрозами и выражениями. Я уже собрался было к Елизавете Львовне, как позвонил Ваня Медведев (полвека назад был Ваня!), председатель нашего совета ветеранов: «Антоныч, есть дело, жду тебя в девять тридцать». — «Какое дело, Иван Кузьмич?» — «Службу забыл, солдат! Ладно по секрету: несмотря на твои незрелые высказывания, совет тебя отметил».

Человек слаб, ему куда приятнее, когда его хвалят, а не топчут ногами. Отправился в соседний дом, где на первом этаже обосновался совет ветеранов. Вообще я там нечастый гость: бесконечные воспоминания, кто где воевал и какие подвиги за ним числятся, порядком надоели, тем более что, кроме самого Медведева, никто из нас на фронте особенно не отличился. К тому же несколько лет назад я, как напомнил Медведев, незрело высказался, чем вызвал гневное возмущение и общественное ветеранское порицание. Виной тому оказалась моя начитанность. От Мишки-пушкиниста, нашего с Андрюшкой старого кореша, я узнал, что Александр Сергеевич любил философа Монтеня и частенько его почитывал. А нужно сказать, что к Александру Сергеевичу я отношусь с исключительным уважением и вкусу его всецело доверяю. Охоту на Монтеня я начал с букинистических магазинов, где подвергся унизительному и обидному осмеянию со стороны продавцов, с постукиванием пальцем по лбу и ядовитым: «А Плутарха не желаете? Овидия Назона и Апулея завернуть не прикажете?» Один сердобольный букинист, книжный червь старой школы, проникся ко мне сочувствием, посоветовал не тратить время зря и отдаться на съедение толкучкам, что я и сделал: шастал по ним с плакатом на груди, вроде тех, что носят бездомные американские негры, с надписью: «Нужен Монтень». Плохо зная чернокнижную конъюнктуру, я и здесь прослыл человеком несерьезным, наивняком и даже мошенником, ибо предлагал за Монтеня не воистину ценный товар, вроде «Пером и шпагой» и «Брильянты для диктатуры пролетариата», а бог знает что — всякого рода классику. Шастал по толкучкам я недели две, заслужил от книжных жучков малопочетное прозвище «старый лопух», но зато познал подлинную стоимость художественной и почти художественной литературы, что и привело меня в конце концов к заслуженному небывалому триумфу. Испросив на коленях прощения у скончавшегося четыре века назад великого философа, я нагло начертал на плакате: «Меняю дореволюционный «Половой вопрос» с иллюстрациями на двухтомник Монтеня», с высоко поднятой головой отправился на толкучку, где сразу же из наивняка, старого лопуха и мошенника превратился в исключительно уважаемого жучками коллегу. Через каких-нибудь полчаса один из них, почти что интеллигентный и авторитетнейший на толкучке пройдоха, организовал мне обмен баш на баш плюс десятка, которую я уплатил в качестве отступного за членовредительство, ибо с таким искренним чувством благодарности обнял пройдоху, что вывихнул ему плечо. Самое интересное, что «Половой вопрос» я обнаружил у бабки Глаши, которой приносил пенсию, подготовленным к сдаче в макулатуру, так что бесценный Монтень достался мне практически бесплатно. Эту неслыханную великолепную чернокнижную операцию я полагаю одной из удач своей жизни. Читаю я двухтомник, как верующий Библию, истово и с преклонением, и многое себе выписываю, дабы чужой мудростью обогатить свои мозги. Из-за Монтеня я и пострадал. Когда к сорокалетию Победы ветеранов поголовно наградили орденами Отечественной войны, состоялось общее собрание с бурным торжеством и ликованием — шутка ли, все вдруг стали орденоносцами. И тут я взял слово.