Аркадий Первенцев - Матросы

— Про нас тоже писали…

— Не так писали. Между прочим писали…

— Не перебивай, Григорий. То, что ты знаешь, я давно забыл. Пускай агитатор ответит. Вот тот самый английский министр — он читал, что комбайнер Кривоцуп должен скосить и обмолотить тысячу сто гектаров?

— Вероятней всего, не читал, — сказала Маруся, — у каждого свои заботы и свои интересы, кто бы он ни был — министр или комбайнер…

— Интересы! — Кривоцуп отмахнулся от зудевшего комара. — Так ты и читай про наши интересы.

— Может быть, про Индию?

— Вот так всегда: хочешь про Фому, а тебе про Ерему. Скажи, в Индии комбайны есть?

— Комбайны?.. Не знаю, Ефим Максимович.

— И то хорошо, что призналась. Узнаешь, в другой раз расскажешь. А насчет охоты нету в газете?

— Есть о запрете лова рыбы в реках Кубани и Протоке. Насчет же птицы…

— Ладно уж, читай про рыбу. Что птица, что рыба!..

Забурлил чайник. Григорий бросил в кипяток щепотку чая, вынул из мешка хлеб, тарань и лук с жухлыми перьями.

Ефим Максимович слушал важно, лежа на спине, руки под затылок.

— «Для пропуска осетровых рыб на нерест, — читала Маруся, — и охраны на местах нереста устанавливается запрет на всякий лов рыбы: в реке Кубани от устьев Вербеного гирла и Казачьего ерика до Зайцева колена и в реке Протоке от Ачуевского заповедника до хутора Кара-Кубань по реке Протока до Верхних Раздер».

— Высоко запретили, — сказал Кривоцуп, не меняя позы. — Там у меня родичи живут… Куда выше Зайцева колена запретили?

— До Армавира.

— А дальше Армавира какая ловля? Там вода быка с ног свалит. — Кривоцуп никогда рыбной ловлей не увлекался и уважал только тех рыбаков, которые занимались этим делом так же серьезно, как он своим крестьянским трудом. — Совсем, выходит, нельзя ловить. Гуляй, рыба, подальше от ухи!

— Только по тридцать первое августа нельзя. Хотя днем разрешается лов частиковых пород ручными удочками.

— Удошникам разрешается. Они больше бутылки ловят в своих карманах! А перетяжками можно?

— Перетяжками запрещено. Ответственность по статье уголовного кодекса.

— Значит, уголовное дело. Из-за какого-нибудь копеечного пескаря за рублевую решетку? Готово у тебя, Григорий?

— Пожалуйста, все на столе.

Кривоцуп вынул из бокового кармана серебряные часы.

— Осмотр механизмов, заправку и смазку провели с тобой, Гришка, за пятьдесят минут. Какой агрегат выправили! А вот чайник из жести кипятили тридцать минут… Через полчаса придут сменщики, успеем до зорьки вздремнуть. Ну, а зараз давай таранку. Как ее, Маруся, по газете — частик?

— Садись с нами вечерять. — Григорий взял Марусю за полный прохладный локоток, сказал шепотом: — Мы его уговорим.

Григорий был посвящен в цель ее приезда.

— Хорошо, девчина, что ты ночью ездишь газеты читать, — днем-то никто тебя и слушать не будет. Днем косить надо, — сказал Кривоцуп.

— Днем у агитатора другие методы, — с достоинством ответила Маруся.

— Методы? — Кривоцуп усмехнулся. — Бывало, на Кубани ни газет не знали, ни методов, а хлеба гатили — не управлялись греки-ссыпщики принимать и пароходами отправлять из Новороссийска. А теперь газеты, комбайны, агитаторы, методы, а хлеба…

— Выходит, — перебил его Григорий, — работать надо лучше.

— А мы плохо работаем?

— Ефим Максимович, — шутливо взмолился Григорий, — разрешите мне от такого контрика отодвинуться?..

— Отодвигайся хоть на пять саженей, все едино зараза, — Кривоцуп повернулся к Марусе. — У нашего с о п е р н и к а, случайно, не была на своем лисапеде? У Васьки?

— Заезжала… Я хотела с вами… — обрадованно начала лепетать Маруся.

Кривоцуп, не дослушав ее, выбрал таранку, понюхал жабры, покрытые солонцеватым налетом, помял в руках. Таранка затрещала под его крепкими зубами.

— Я знаю Василия, когда он в пионеры еще поступал, а зараз он со мной вступил в соревнование… Вот тебе и методы. Вступай, кто тебе не велит, раз такой прыткий, но не срами других. Он же меня осрамил…

— Не мог он вас осрамить, Ефим Максимович. Василий к вам хорошо относится, ценит вас, — горячо вступилась Маруся. — Не знаю, когда это могло быть.

— Про комбайны в Индии не знаешь, верю, а про это небось слышала! — Кривоцуп обратился к Григорию, которому, больше чем кому-либо, известны были все печали и радости старого комбайнера: — Помнишь? Я даю обязательство убрать своим «сталинцем» тысячу сто га… а он…

— Вы же запас оставили, — осторожно напомнил Григорий.