Вячеслав Сукачев: Вилена

Вилена вздыхает, ласково проводит пальцами по шероховатой, грубо мужской коже пенька, потом приседает и быстро пишет пальцем на снегу: «Я скоро вернусь». Эти же слова она повторяет шепотом и долго пятится от пенька, который на расстоянии из забияки превращается в поникшего, кем-то обиженного мужичка. Конечно, ему не угнаться за красавицей елью, она и смотреть-то на него не хочет, для нее только солнце да ветры поют нескончаемые песни да манят далекие снежные вершины, куда даже ей навеки заказан путь…

— Доченька, разве можно так? — спрашивает мама. — Посмотри, все взрослые работают, одна только ты у нас бездельничаешь. Нехорошо, Вилена. Папа уже воды принес, печку растопил, мы с Аглаей Федоровной посуду перемыли, ужин готовим, Феликс вещи из машины принес, и только ты еще ничего не сделала. Почисть, доченька, картошку, а потом приготовишь наверху постели. Хорошо?

Аглая Федоровна усиленно гремит посудой, усиленно не слышит, что говорит мама, не смотрит в их сторону, но Вилене сразу все становится понятно.

Вилена садится поближе к печке, берет столовый нож и начинает чистить картошку. Вначале ей это занятие не нравится, и она большие круглые картофелины превращает в маленькие кубики. Но вскоре попадается презабавная картошина, которая чем-то смахивает на Аглаю Федоровну. Она тоже какая-то плоская, с длинной головой на длинной шее, и у нее тоже торжественно-назидательный вид, словно бы картошка сейчас начнет всех учить, как надо из маленькой картошины выращивать крупные, настоящие клубни. Вот только здесь надо немного подрезать, а здесь — проявить тонкие губы и обязательно так, чтобы верхняя накрывала нижнюю, а теперь можно поставить на припечек и вволю смотреть!..

— Вилена, девочка, что это ты такая веселая? — спрашивает Аглая Федоровна. — Тебе нравится чистить картошку? Ну-ну, продолжай.

А вот эта круглобокая картофелина — чем не Феликс? Только надо сверху воткнуть спичку и на нее посадить тоже кругленькую маленькую картошинку. И поставить вот так, рядом… Тогда совсем ум-мора…

— Хм, — поджимает тонкие губы Аглая Федоровна. — Смеяться одной в обществе взрослых, Вилена, считается неприличным. И знаешь — почему? У взрослых может создаться впечатление, что смеются над ними.

Вилена выбегает на крыльцо и здесь сталкивается с покуривающим сигаретку Феликсом.

— Виленочка, дорогуша! — изумляется Феликс. — Первый раз вижу тебя веселой! Что произошло? Что стряслось в этом мире?

Феликс пучит на нее свои добрые рачьи глаза и всплескивает короткими руками, в самом деле озадаченный столь бурным весельем. Но разве можно удержаться от смеха, когда после картофельного смотришь на живого Феликса? Когда у него такой вот кругленький живот, а у Аглаи Федоровны…

В спальне — она располагается на втором этаже все еще холодно. Скрипят морозные половицы, густо пар валит от дыхания, спину без шубки сразу пробирает мороз, который через неделю, в следующую субботу, станет Дедом и придет на праздничную елку. Кружевницы, белошвейки Деда Мороза разукрасили окна в спальне тончайшими узорами. Сложные линии, каждая тоньше паутинки, замысловато переплетаются, чертя самые неправдоподобные сюжеты и мотивы. Можно часами стоять и смотреть на это чудо, оно кажется вечным, никаким силам не подвластным… Но вот уже первая капелька появляется в верхнем углу стеклянного квадратика. Она потихоньку полнеет, набирается сил и скоро, очень скоро вырвется из своего угла и покатится по этим чудо-кружевам, оставляя после себя светло-молочную разрушительную полосу — будто метеорит пронесся по тунгусской тайге. Крохотный уголок, из которого вытаяла капля, начнет расти и постепенно опускаться вниз, начисто слизывая волшебное рукоделие, но зато за ним, за этим пространством, освобожденным ото льда, проявится, как на фотопленке, целый мир: со снегом, тайгою, птицами и зверями и высоким белесоватым небом, наискось перерезанным тающим следом самолета…

— Вилена, мама передала тебе шубу, — поднялся в спальню отец. — Надень, пожалуйста.

— Папа, — Вилена пристально смотрит на него темно-синими глазами, — а как звали твою бабушку?

— Мою бабушку? — удивленно тычет указательным пальцем в переносицу отец. — Гм-м-м… Ее звали Регина Эрнестовна.

Ужинают они уже затемно. Электричества на даче нет, и потому зажигают сразу три толстые свечи: одну ставят на старый кухонный шкаф, вторую в центре круглого стола, а третью свечу держит в руках отец, не в силах сообразить, куда ее можно пристроить. Огонь от свечей особенный, это Вилена заметила давно: внутри свечного огня есть как бы еще один огонек, поменьше и побледнее. Но именно этот внутренний огонек, если на него долго смотреть, вдруг превращается в самые разные загадочные фигуры… Вот эта, отдаленно похожая на человеческую, стоит как бы на воткнутых в землю шпагах, а голова у нее муравьиная, и эта более чем странная фигура тоже внимательно смотрит на Вилену, глаза у нее очень выпуклые, даже не так — выдвинутые вперед и медленно вращаются вокруг оси, а внутреннее пятнышко зрачка остается неподвижным. Потом Вилена припомнит, что…