Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Этот человек взялся писать историю завода. Наверное, пришел просить аванс. На его счету несколько опубликованных историй разных заводов…

Люди у дверей строгого начальника — это же целое зрелище. Наблюдая за ними, Галя и веселится, и гневается, и удивляется.

Директора на заводе считают тяжелым и крутым человеком. И хоть он, как заметила Галя, всегда справедлив, его все-таки не любят, боятся. С людьми он только начальник. И все. А может быть, людям этого мало?

Последним на прием пришел директор Дома культуры Корзинкин. У него лицо удивительно свежее, нежное, как у девушки. Румянец так и пышет. И волосы как лен. Они такие мягкие и легкие, что взвиваются от малейшего дуновения. Он нравится Гале.

— Вызывал? — спрашивает она.

— Вызывал. — Корзинкин, болезненно морщась, подходит к ее столу и тихонько говорит: — Всегда идешь к нему, как к зубному врачу, который начнет тебе сейчас сверлить больной зуб.

К несчастью Корзинкина, директор, можно сказать, не сводил с него глаз. Дело в том, что Дом культуры и заводская художественная самодеятельность были слабостью Ивана Тимофеевича. Он гордился и хвастался ими перед другими директорами заводов и ревниво сравнивал свой Дом культуры с их домами. Какое-то мальчишеское тщеславие заставляло его прямо-таки ликовать, когда его танцоры и певцы «клали своих соперников на обе лопатки». Если кто-нибудь захотел бы смертельно обидеть его, он просто должен был бы пренебрежительно отозваться о заводском хоре или о Народном театре.

Но Корзинкин проклинал это пристрастие, потому что оно приносило только горе…

Когда он пошел в кабинет, Галя ободряюще улыбнулась ему…

— Садись, — бурчит Иван Тимофеевич. Его темное лицо изрезано морщинами. Большие рабочие руки лежат на столе. Он в упор разглядывает Корзинкина. Лицо у того делается все красней и красней.

— Ну, рассказывай, как ты дошел до такой доблестной жизни, — после длительного молчания зловеще произносит Иван Тимофеевич.

Корзинкин хмурится, елозит на стуле, точно сел на что-то очень неровное и твердое.

— Вы о чем, Иван Тимофеевич?

— Хм, о чем… Он, видите ли, не понимает. Душа у него чиста, как у младенца. И румянец вон так и пышет… Младенческий румянец!

Взгляд Ивана Тимофеевича притискивает Корзинкина к стулу.

— Ты хоть на столько вот любишь свой завод? — Иван Тимофеевич показывает кончик пальца.

— Да что вы, Иван Тимофеевич! Конечно, люблю! — так и вскидывается Корзинкин.

— Тебе его честь дорога? — допрашивает директор.

— Еще бы, Иван Тимофеевич, да я за него…

— Так как же ты мог провалить нашу самодеятельность?! — уже гремит директор. — Ведь ты же убил нас всех. Осрамил! Подумать только, на смотре ни одного первого места не заняли! Да когда еще такое бывало?

— Как — ни одного? А Галя вот, секретарь ваш, за пение…

— Галя… А где наш хор? — Глаза директора из серых становятся льдисто-зелеными. — Он же звучал на всю область! В Москву ездил! А теперь что с ним? Едва на третье место выполз.

— Иван Тимофеевич, это не от меня зависит! — взмолился Корзинкин.

— Как это не от тебя?! Ты всему голова. Я все надежды на тебя возлагал! Значит, напрасно возлагал?

— Все дело в хормейстере, — торопливо и волнуясь, начинает объяснять Корзинкин. — Когда был Селиванов — хор процветал. А Селиванов уволился, и все покатилось под уклон. Селиванов же был заслуженный артист республики, а новый руководитель — молоденькая, неопытная…

— А почему ты достойную замену не обеспечил?

— Ну, где ее взять?

— А это пусть у тебя голова болит. Ты в оперный театр ходил? Искал там руководителя? Ты в музкомедию толкался? Ты соизволил прогуляться в консерваторию? А то, я вижу, совсем уж засиделся. Ноги-то у тебя хоть двигаются? Или уж совсем омертвели за ненадобностью? В миллионном городе, где столько театров, и вдруг не найти руководителя хора! Это же курам на смех!

— Везде я был, везде искал, — совсем подавленный, слабо возражает Корзинкин.

— Значит, плохо искал. А с Народным театром что делается!

Корзинкин тяжело вздыхает и беспомощно разводит руками.

— Островского, понимаешь, ставили! Горький и Шекспир были ему под силу. А теперь что? Какой-то паршивый водевиль едва одолели. И то, поди, несчастные, надорвались. Небось в других Домах культуры хихикают над нами!

— Иван Тимофеевич! Ну, опять же дело в руководителе, — в отчаянии восклицает Корзинкин. — Попов уехал, пришел новый. Режиссер он слабый да еще попивает…