Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Вьюков понял ее.

— Замерзла? Прохладно… От реки прохладно, — проговорил он, садясь на песок и развязывая рюкзак.

Лет четырех Дашенька говорила не «рюкзачок», а «курзачок».

Вьюков вытащил вязаные синие брючки и такую же курточку с шапочкой. Дашенька натянула их на себя. Запустила руку в «курзачок», извлекла пакет с пряниками.

— Давай, давай, — добродушно пробормотал Вьюков.

От его голоса и улыбки приближающаяся ночь перестала быть страшной. Дашенька удивилась:

— И почему это всегда с тобой так хорошо?

Он засмеялся и нажал кнопку ее носа.

Где-то за тальниками была деревня. На берегу лежали опрокинутые лодки, другие колыхались на воде, прикрепленные цепями к вбитым кольям.

Стемнело. Прошли на пустой дебаркадер. На его степе висели красные пожарные топоры, огнетушители и красные ведра, которые не поставишь, — днища у них выпирали конусами. Ведер было много. Они тихонько погромыхивали в такт колыханию дебаркадера на волнах.

Пароход по расписанию должен был прийти через два часа. Вьюков сел на голубую решетчатую скамейку, Дашенька забралась к нему на колени, свернулась клубочком. Он обхватил ее руками.

— Хорошо как! — сонно сказала Дашенька. — Это мы с тобой путешествуем?

— Да, странники мы, — откликнулся он, и рука его ощутила, как бьется ее сердце.

На том берегу, из-за черного, зубчатого забора леса высунулся краешек луны. Пляшущий костер озарял там избушку, сидящих у костра рыбаков и полувытащенные на берег лодки. Костер плясал яростно, развевались его рыжие космы и рыжая рубаха.

Пронзительная точка в сердце стала расти, увеличиваться, а простор вокруг начал уменьшаться. Появилось лицо Люси, но Вьюков тут же отогнал его. Обычно он не чувствовал своего сердца, а сейчас будто взбежал на гору.

— Папа, расскажи что-нибудь! Я люблю, когда ты рассказываешь, — прошептала засыпающая Дашенька.

В темноте плескалась о борт дебаркадера бегущая вода, погромыхивали на стене ведра.

— Как ты думаешь, есть звуки в глубинах морей и океанов? — спросил Вьюков, убирая волосы со лба Дашеньки.

— Там вода, рыбы, а они молчат… — Губы у Дашеньки совсем ослабли, плохо двигались. Вьюков знал, что и пальцы ее сейчас уснули, она не сможет сжать их в кулачки.

— Вот и не угадала, — продолжал он. — Ученые придумали приборы. Эти приборы стали ловить в воде разные таинственные звуки. Оказывается, их издают рыбы. Они разговаривают.

Дашенька тихонько-тихонько засмеялась, слушая новую сказку.

— В глубинах нет тишины, там много звуков, сигналов. А в Южной Америке даже поющую рыбу нашли.

Ночью она высовывает морду из воды и издает печальный, протяжный звук. Поет.

— Поет, — прошептала Дашенька и улыбнулась, не открывая глаз.

— А недавно приборы поймали в океане звуки, еще неизвестные ученым. В глубинах раздавалось глухо: бум, бум, бум! Долго ученые ломали головы: что же это за звуки? И наконец поняли. Знаешь, что это было?

Губы Дашеньки шевельнулись, они беззвучно сказали «нет».

— Это стучало сердце кита. А оно весит несколько сот килограммов. В глубине океана звучали его удары.

Рука Дашеньки поползла по груди отца, остановилась. Рука тихонько вздрагивала. Вьюков опять услышал свое сердце…

Очнулась Дашенька от голосов, от света и топота. К дебаркадеру приставал «Храбрец», небольшой старенький пароход, весь усыпанный огнями.

Улыбалось похудевшее, бледное лицо папы. Он осторожно опустил ее на ноги, поправил на ней сползшую шапочку, а Дашенька валилась и тихонько, хрипло, со сна, смеялась — так ей почему-то стало радостно.

Держась за руку папы, она шла по зыбкому мостику. В страшной щели между дебаркадером и пароходом бурлила черная вода.

Под ногами вздрагивала палуба, узенькая железная лестница ныряла в живот пароходика, а там пылали какие-то печи, освещая голых по пояс, чумазых людей, шевелились, дышали, погромыхивали машины. Оттуда била жаркая струя, пахнущая гарью. А потом Дашеньку обдало холодом с реки. Дашенька то засыпала на ходу, то просыпалась и все время чувствовала, как любит папу.

Люди, топая, переговариваясь, волоча мешки и чемоданы, спрятались в каюты под палубой, а они, чтобы все видеть, остались на палубе, открытой со всех сторон. Только над головой был брезентовый палубный тент.

Дашенька стала дрожать от ветра, и ей очень захотелось домой, к маме. Она почувствовала себя такой несчастной, бездомной, что заплакала.

— Устала? Эх ты, путешественница, — ласково проговорил отец, расстилая спальник на скамейке.