Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Дашенька забралась в него, папа застегнул мешок до самого ее подбородка. Голову охватывал ватный колпак. И опять Дашеньке стало уютно и весело, она совсем проснулась, задрыгала ногами в мешке.

— Разгулялась? — спросил отец. — А ты посмотри на реку. Ты еще не видела Обь ночью. — Говоря это, он вспомнил, что и он-то все это видел давным-давно.

Они уже отчалили. Несмотря на глухую ночь, Обь жила: большими и малыми созвездиями проплывали пароходы, катера, баржи-самоходки. Реяли, прыгали над водой огоньки бакенов, а на берегах и островах пылали рыбачьи костры.

Дашенька смотрела по сторонам, всему дивилась, и Вьюкову глаза ее казались взрослыми.

Когда проплывали мимо небольшого городка, с берега запахло сосновыми бревнами, от маслозавода — подсолнечным жмыхом, от пекарни — горячим хлебом.

— Вкусно пахнет, — сказала Дашенька.

А потом река опустела. Берега утонули во тьме. Только слышалось, как бурлила вода под винтом.

Дашеньке стало жутко от этой тьмы, от клокотанья за бортом. Она свернулась калачиком в тепле ватного мешка. Вьюков закутался в плащ, поднял воротник, натянул до бровей кепку, сунул руки в рукава и замер.

«Я ли не старался для дома? — начал он в мыслях укорять Люсю. — Рылся, точно крот, устраивал гнездо. Самый вкусный кусок оставлял тебе с Дашенькой. А сам ломал хребет, надрывался, работая, аж шея скрипела. И что получил?»

Но тут же упреки оборвались. Рядом с вольной ночной Обью эти мысли показались нудными, жалкими.

Ветхий пароходишко пыхтел против могучего течения, упрямо пробиваясь к далекой пристани. Иногда он, приветствуя встречных собратьев, рявкал неожиданно зычно и молодо. Гулкое эхо раскатывалось далеко по воде, по невидимым плесам, островам и протокам…

— Проснись! Проснись, пёса, — тихонько говорил Вьюков.

Когда Дашеньке было года четыре, она однажды встала на четвереньки и закричала: «Я — пёса! Гав-гав!»

Дашенька открыла глаза и улыбнулась, и Вьюков улыбнулся ей. И оба они обрадовались друг другу, словно не виделись сто лет.

— Смотри, над Обью розовый туман. Это он от зари розовый, — сказал, волнуясь, Вьюков. — Скоро приплывем. — И он расстегнул спальный мешок. Из него дохнуло теплом, запахом детского тела…

Когда ветхий «Храбрец», отваливая от маленькой пристани, молодо и звучно загудел, Дашенька помахала ему рукой.

Они сделали привал на отлогом, почти вровень с водой, песчаном берегу.

А есть высоченные берега, словно стены! Не любила их Дашенька. Возле них вода ходит кругом. Там, поди, и дна нет. Упадешь, и проглотит эта глыбь! Бр-р-р! В ней только водяным жить. А на этом гладком берегу валяйся, прыгай, песок его чистый-чистый! И белый. Тянется его полоска между водой и тальниками. В тальниках тоже песок. Наверное, весной их заливает вода.

А сейчас тальники чернеют в розовом тумане. Сейчас не вода, а туман залил их.

Плещет вода на песок, вдоль ее кромки бегут друг за другом три скворца. Они оставляют дорожку-веревочку из следов-крестиков. Вот за ними еще побежали скворцы и еще. Что-то клюют на ходу. А! Вода, конечно, вместе с пеной и веточками выбрасывает жуков, разных букашек и всякие зернышки, семена.

Дашенька сказала папе о скворцах. «Ты смотри-ка, а я и не заметил их», — подумал он.

Пока Вьюков разводил костер, Дашенька разделась. Дно было песчаное, плотное, а вода теплая-теплая. Легкий туман развеялся. От взошедшего солнца по воде побежали ослепительные блики. Надо бы в такое утро носиться что есть духу, вопить от восторга, но Дашенька только улыбалась, стоя по пояс в воде, шлепала по ней алыми ладошками, смотрела на другой песчано-тальниковый берег и без слов напевала сочиненную ею песенку. Стояла такая тоненькая, гибкая, словно прутик!

Дашенька зачерпнула из Оби ковшичком из ладоней, бросила горсть капель в лицо: умылась. Потом присела — из воды торчала только пушистая темная голова.

Вьюков не вытерпел, сдернул с себя одежду и ринулся в Обь, взметнув клубы брызг. Он услыхал веселый крик Дашеньки. Скворцы, бегавшие вдоль пенной кромки, испугались, взлетели…

Пили чай, когда раздвинулись тальники и появился сухонький старик в синей спортивной куртке и в лыжных брюках. На голове у него была ветхая, с обвисшими полями шляпа, на спине — рюкзак, а в руке длинный таловый прут с ободранной кожицей. На конце скользкого белого прута болталась кисть из листьев. Старик постоял, хлопая по ноге прутом и глядя на Дашеньку с Вьюковым.

Подошел к ним, легкий на ногу, ловкий, пружинистый.